надо признать, Светку всегда поражали. Дом ихней был населен людьми состоятельными, и откуда брались деньги, чтобы еще с боя добывать новую мебель, неизвестно. Но деньги находили все, может, кроме нее и Валентины. И старые вещи бросали. Правда, не все жильцы бросали, некоторые. Но и того, что побросали, хватило и Светке, и Валентине. Да и то сказать, не все у Светки было бросовое. Случалось, жильцы говорили ей сами: «Возьми, Светочка, может, сгодится тебе». Светку любили. Она брала не потому, что ей нужна была какая-нибудь вещь, а чтобы не обидеть соседа, ведь от души дарил. И перед соседями, хоть те и обзаводились «стенками», она не стеснялась, что живет «нематериально», как говорила некогда Фенька Митрохина.
– Вот спасибо! Давно мечтала! Ну и вещь – заснешь, не проснешься. Спасибо! – заливалась Светка, похлопывая сутулый хребет какого-нибудь шедевра Мебельпрома 30-х годов.
Иринины сапоги унижали Светкину гордость, их взять было – нож острый. А соседские вещи – нет. Объяснить эту разницу Светкиных ощущений можно разве что только дистанцией материального разрыва в цепочках «Светка – соседи» и «Светка – Ирина». Да более тесной сращенностью Светкиного бытия и соседского. Ирина обитала в иных сферах. Но будем справедливы: горячая щедрость, с какой Ирина делала подарки, вообще была на диво. Не находясь наша «звезда» под суровым контролем Нинки-костюмерши, она бы все имущество безоглядно раздала. Нинке еще было невдомек, что половина Ирининых гонораров отсылалась по почте в родной Павлов-Посад на поддержку родственников «седьмая вода на киселе».
Нинка, однако, бдела. С одной стороны, любила прихвастнуть Ирининой квартирой или туалетами, а пуще всего потому, что была убеждена: уж если дарить, то ей, Нинке.
Это так, к слову, к тому, что Светка зря терзалась по поводу сапог. Они тоже вручались ей от души.
И все-таки вещи оставались в комнатах чужими. Не теми, какими их представляла себе Светка в собственном доме. А вот кухню она отделала по своему вкусу. Стены оклеила клетчатой клеенкой, на каждый квадратик кафеля вокруг раковины и над плитой вывела по переводной картинке, изображающей различные овощи. Для кухни такое украшение очень даже подходило. Старый холодильник «Север» первого выпуска и уже полуоблупившийся она тоже оклеила, но тут – штапелем под цвет стен. И стены украсили две висячие тарелки. Одна тоже «трофейная», склеенная. Другую сама купила в магазине «Хрусталь – фарфор» – с глазурованным петухом, за 4 рубля 35 копеек. Деньги, конечно, в Светкином бюджете немалые, но красота для кухни.
В кухне ей стало легче, тело отпустил холод. Светка расслабленно осела на стул.
Но снова: как же деньги, если она ночью умрет? Прохор Прохорович же точно решит, что умерла она, потому что деньги украла и спрятала их для Вадика и Рудика, на пятьсот-то рублей они – ого! – сколько прожить могут! Да и вообще, как умереть, если приезжий останется без своей полтыщи. Не крала, а как бы украла. «Для Вадика и Рудика?!.» Значит – бросит их одних на свете? Господи, Господи, да как ей такое в башку влетело?..
…Со стены с тарелки слетел глазурованный петух, покружив по комнате, сел на край над раковиной. Кончик клюва у петуха был отломлен, что Светку крайне удивило, так как она знала, что тарелка целехонька. Но мгновенно все стало понятно. Петух был бойцовский, привез его Иван Прокофьевич Соконин из каких-то дальних стран, где в отважных битвах петух не пожалел собственного клюва для услады зрителей.
– Чего не сделаешь ради славы, – сказала Ирина Бекетова, – слава всегда – морда в клочья.
– Очень может быть, – ответил ей Соконин, – хотя полагаю, что петухом движет не жажда оваций, а инстинкт лидерства. Впрочем, если угодно, инстинкт лидерства и есть желание славы.
Ирина метнула на Соконина взгляд снизу вверх, по ее представлениям, взгляд должен был быть завлекательным и игривым. Но вышел он жалким, просящим. Так всегда получается, когда женщина любит безответно…
А Ирина Бекетова любила Ивана Прокофьевича безответно.
К десяти часам утра факиру подавали «Чайку».
Летом, когда брезентовый верх машины бывал откинут, «Чайка» плыла по улицам подобно сказочному фрегату со сложенными парусами, само течение асфальта несло ее. И чужая столица, выстроившись по берегам асфальтовых рек, с почтительным любопытством ловила лучики, расходившиеся из звезды надо лбом факира, где складки чалмы охватывала брильянтовая брошь.
Факир осанисто высился над бортом фрегата «Чайка».
Зимой верх откидывали только для съемок с движения. Ибо сказочный фрегат имел свой причал в гараже киностудии, коей машина и принадлежала. Для съемок. И факиру ее подавали не из почтения к его волшебствам, а потому, что в «Волгу» не влезали клетки с мангустами и змеями. А «рафик» все-таки не факирская машина.
Факира пригласил в Москву Соконин, который был научным консультантом на фильме «Рикки-Тикки- Тави». По Киплингу.
Как следовало из сюжета популярной книги, в фильме действовали мангусты во главе с отважным Рикки-Тикки-Тави, а также на съемочной площадке в усмирении путем дрессуры.
Для этого и требовался факир-дрессировщик. Факир и Соконин были знакомы по путешествию Ивана Прокофьевича в Индию.
Первый раз факир приехал на пару дней летом оговорить условия, заключить договор – тогда и очаровался поездками в открытой «Чайке». Теперь прибыл на весь съемочный период.
Нет ничего удивительного в том, что факира с его живностью ни в одну гостиницу не пускали: кто бы из администрации рискнул подвергать проживающих опасности быть ужаленным или оказаться в клещах морского чудовища, которым считали мангуста, путая его с лангустом. В гостиницу кошку-то контрабандой не пронесешь, не то что краба. Известно, что наш гуманный гостиничный сервис, стоящий на страже человека, такого безобразия не допустит.
Поэтому Иван Прокофьевич поселил факира в своей двухкомнатной квартире, расположенной в микрорайоне Орехово-Борисово. В соконинской квартире и без мангустов и кобр фауна была богатая. В основном из «Красной книги».
Когда по утрам факир шествовал из подъезда к своей «Чайке», население микрорайона заполняло всю улицу для созерцания невиданного зрелища. В толпе у факира уже были кореши, и стоило факиру возникнуть на ступеньках подъезда, как начинались приветственные крики:
– Здоров, Ромка!
– Ромка, одолжи гадюку – к теще подпустить!
– Чудо-муха, не застуди брюхо!
Факир Ромеш Сингх (по-московски, по-простому – Ромка), разумеется, ни бельмеса не понимал. Кричали не для него, а чтобы посостязаться в лихости, остроумии и показать, что с факиром – на дружеской ноге.
Факир Ромеш Сингх, укротитель гремучих змей, кобр и прочих гадов, облаченный в соконинскую куртку с завернутыми рукавами, служившую факиру длиннополым пальто, улыбался толпе. Когда куртка распахивалась, было видно, что национальные штаны-панталоны заправлены в валенки. (Газета «Индия- пресс» сообщала: «Факир Ромеш Сингх, 42 г., рост 154 см, вес 45 кг, приглашен для участия в съемках московской версии „Рикки-Тикки-Тави“).
Факир Ромеш Сингх кланялся толпе, блестя звездой из искусственных брильянтов, стягивающей складки чалмы. Чалма была кстати – сберегала от мороза уши и голову.
Факир Ромеш Сингх поклонился Ирине Бекетовой, сразу выудив глазом ее из толпы, поскольку из любого столпотворения мог выудить красивую женщину, тем более что недавно состоялось их знакомство.
– Чудо-муха! Почем постируха? – крикнул какой-то острослов с поэтической жилкой.
Вам теперь уже очевидно, что Мухой факира окрестили за мелкость («рост 154 см, вес 45 кг»). Что же касается непонятного сообщения о постирухе, то и тут был свой резон.
Тема для данного версификаторства не была, как говорится, взята с потолка, скорее (простите за каламбур) с пола. Именно пол в квартире Соконина и питал творческую энергию названного выше острослова.
А дело вот в чем. Факир любил предаться восточной праздности. Или по-московскому – «кайфу».
В часы этой философской праздности животные в доме Соконина обретали полную свободу и безнаказанность и умудрялись привести дом в состояние немыслимой антисанитарии. Даже соконинской
