«Знаменитая артистка М.Г. Савина, жившая в то время в конце Николаевской улицы, видела со своего балкона весь печальный кортеж. Она утверждала, что кроме одного из приговоренных, Рысакова, лица остальных, влекомых на казнь, были светлее и радостнее лиц, их окружавших. Софья Перовская своим кругловатым, детским в веснушках лицом зарделась и просто сияла на темном фоне мрачной процессии».
А вот иное свидетельство, из официального документа: «Осужденные преступники казались довольно спокойными, особенно Перовская, Кибальчич и Желябов, менее Рысаков и Михайлов: они были смертельно бледны. Особенно выделялась апатичная и безжизненная, точно окаменелая физиономия Михайлова».
С Михайловым был связан один из самых драматических моментов казни. Когда палачи выбили из- под его ног скамейку, веревка оборвалась и Михайлов рухнул на помост. Многочисленные зрители заволновались, в толпе послышались возгласы о помиловании, но палачи снова приступили к своим обязанностям. Михайлов был еще жив, он сам взобрался на скамейку. И снова веревка оборвалась!
Мемуарист Лев Плансон вспоминал: «Невозможно описать того взрыва негодования, криков протеста и возмущения, брани и проклятий, которыми разразилась заливавшая площадь толпа. Не будь помост с виселицей окружен внушительным сравнительно нарядом войск, вооруженных заряженными винтовками, то, вероятно, и от виселицы с помостом, и от палачей и других исполнителей приговора суда в один миг не осталось бы ничего...
Но возбуждение толпы достигло своего апогея, когда с площади заметили, что Михайлова собираются вздернуть на виселицу еще раз...
Прошло с того момента более тридцати лет, а я до сих пор слышу грохот падения грузного тела Михайлова и вижу мертвую массу его, бесформенною кучей лежащую на высоком помосте!..
Однако откуда-то была принесена новая, третья по счету, веревка совершенно растерявшимися палачами (ведь они тоже люди!..).
На этот раз она оказалась более прочной... Веревка не оборвалась, и тело повисло над помостом на натянувшейся как струна веревке...».
В 9 часов 30 минут казнь была, наконец, завершена. Тела сняли с виселицы и отправили на Преображенское кладбище. Войска отправились в казармы. Зрители начали расходиться. А палачи открыли торговлю кусками снятых с виселицы веревок: было много желающих купить их «на счастье»...
Казнь народовольцев была последней публичной казнью в Петербурге. После этого только однажды, в 1946-м, на площади у кинотеатра «Гигант» повесили восьмерых гитлеровцев. Но это был уже послевоенный Ленинград.
ПИОНЕРЫ НЕ ЗАБЫТЫ
В 1880-е годы облик Семеновского плаца изменился радикально. Прежде всего благодаря ипподрому, первые бега на котором прошли зимой 1880/81 годов. Вначале все ипподромные сооружения были временными, но десятилетие спустя ипподром принял уже внушительный вид: архитектор Леонтий Бенуа построил трибуны, увенчанные шатровыми башенками.
По воскресеньям, когда устраивались бега, сюда съезжались зрители со всего Петербурга. Здесь были знатоки, истинные ценители конного спорта, а были и любители азартных игр – благо на ипподроме действовал тотализатор. «Играют положительно все. Множество биноклей следят за исходом скачек, и стоит только дождаться, чтобы лошади пришли к столбу, чтобы вся тысячная толпа хлынула к кассам». Известно, правда, что основную прибыль тотализатор приносил не игрокам, а самому ипподрому – в лучшие времена до сорока тысяч рублей в день!
Нередким игроком на тотализаторе и вообще частым гостем Семеновского ипподрома (он же ипподром Императорского общества поощрения рысистого коннозаводства) был Александр Иванович Куприн. Он и жил-то неподалеку, на Разъезжей улице. Ипподромные впечатления Куприна отразились в его знаменитом рассказе «Изумруд», посвященном судьбе беговой лошади:
«Трибуны сплошь от низу до верху чернели густой человеческой толпой, и в этой черной массе бесчисленно, весело и беспорядочно светлели лица и руки, пестрели зонтики и шляпки и воздушно колебались белые листики программ. Постепенно увеличивая ход и пробегая вдоль трибуны. Изумруд чувствовал, как тысяча глаз неотступно провожала его, и он ясно понимал, что эти глаза ждут от него быстрых движений, полного напряжения сил, могучего биения сердца, – и это понимание сообщало его мускулам счастливую легкость и кокетливую сжатость».
На Семеновском ипподроме устраивались только бега – когда лошади идут рысью, запряженные в коляску-качалку. Скачек здесь не бывало.
Зато устраивались тут соревнования по другим видам спорта, имевшим мало отношения к лошадям. Состязались между собой велосипедисты. А в сентябре 1893 года на ипподроме прошел один из первых в Петербурге футбольных матчей. На следующий день в «Петербургском листке» сообщалось: «Игра кончилась победой одной из партий над другой». А также: «Господа спортсмены в белых костюмах, бегая по грязи, то и дело шлепались со всего размаха в грязь и вскоре превратились в трубочистов. Все время в публике стоял несмолкаемый смех...»
В конце XIX века развлечений на Семеновском плацу стало еще больше. Рядом с ипподромом – поближе к железнодорожным путям – стали устраивать праздничные народные гуляния. До той поры балаганы, театры и карусели ставились в центре Петербурга, на Адмиралтейской площади, на Марсовом поле – но в 1898 году решено было перевести их на Семеновский плац.
Мемуаристам Дмитрию Засосову и Владимиру Пызину эти гуляния запомнились хорошо: «На плацу на масленице выстраивались балаганы, карусели, ларьки с игрушками, сладостями, горячими блинами. Особым успехом пользовались большие карусели, изображающие палубу корабля. Площадка карусели при вращении меняла плоскость движения, создавалось впечатление, что палуба качается и ты находишься на корабле в сильную бурю. Многих действительно укачивало, но, несмотря на это, публика валом валила, особенно мальчишки... Стоимость поездки была три или пять копеек. Карусель вращало вручную несколько здоровенных парней, упирающихся в горизонтальные балки...
Гулянья на Семеновском плацу посещал простой люд. Аристократы привозили детей посмотреть на веселье, но из экипажей не выходили».
Для Засосова с Пызиным это были воспоминания детства, а вот Александр Бенуа принадлежал к более старшему поколению – и писал о гуляниях на плацу в минорных тонах: «Несколько лет балаганы влачили жалкое существование на далеком и грязном Семеновском плацу, а потом их постигла участь всего земного – эта подлинная радость народная умерла, исчезла... Уже для наших детей – слово балаганы, от которого я трепетал, превратилось в мертвый звук или в туманный дедовский рассказ».
И началась новая страница истории Семеновского плаца: на его территорию опять стали покушаться то с одной, то с другой стороны. Прирезали солидную полосу земли к железной дороге. Вдоль нынешнего Подъездного переулка возвели целый военный городок, где разместили Первый железнодорожный батальон (охранявший железную дорогу), а также автомобильную роту и военно-автомобильную школу. В роте, кстати, довелось послужить Владимиру Маяковскому...
Так старый плац фактически прекратил существование. Но впереди были еще советские годы, которые внесли новые коррективы в его облик. До войны, правда, многое оставалось на своих местах – ипподром продолжал собирать публику, по-прежнему работали там буфеты и играли оркестры. Правда, вот состязания уже именовались «пролетарскими».
В блокадное время ипподром был разрушен, а в конце 1950-х на бывшем Семеновском плацу закипели строительные работы, продолжавшиеся несколько лет. Улица Марата была продлена до Подъездного переулка и в конце ее выросли новые здания. Одно из них завершает нечетную сторону улицы, но почему-то не имеет по ней номера (числится по Подъездному переулку). С двумя другими, стоящими на четной стороне улицы Марата, мы еще познакомимся...
Все эти работы закончились к 1962 году, когда открылся монументальный Театр юных зрителей, детище знаменитого режиссера Брянцева. И тогда же получила свое имя Пионерская площадь – последний
