только что Пелехацкий, удивился: тебя что, в больнице постригли? Правда, он сам болел гриппом, а сейчас или “Лукойл ”, или “Онексимбанк ” хотят разогнать всю “Неделю ”. Редактор Сорокин в больнице с гипертоническим кризом, потому никто не знает, выйдет ли завтра
“Неделя” или нет. И даже не потому, что в больнице, а потому, что некуда мудаков из развалившейся “Столицы ” пристроить. И т. д. Собрания, письма – страсти. И денег не платят. Лукойлы. Был такой Оле- Лукойе, теперь Лукойлы сказками заправляют. Короче, там, за окном, Леночка, тоска смертная – красоты уже нет, а мир пока есть. Я, если честно, и фильм о тебе уже посмотрел, а вот спокойненько пишу. Ну чего мне о нем говорить – нечего, Леночка.
Нет тебя там почти. А кто-то, я знаю, глядя его, плакал – правда-правда, мне звонили. Если честно, все может быть, потому что я впервые видел, как ты двигаешься. Со дня твоей смерти я видел только твои фотографии. И раза три во сне. Не записывал сны по причине страха. А сейчас если что мне и снится, то я ничего не помню. О, яды!
19 марта
Утром просыпаешься, молишься, завтракаешь и хочется пошутить. Не спеша. По-тянуться, зевнуть и спросить: “Ну и что вчера Шкаликов учудил? ” – или: “Как там Мишка Ефремов? ” Незаметно втянуться в узнаваемые подробности, пристроиться за трельяжем, наблюдая легкий макияж, зевнуть, чтобы услышать: “Просыпайся и иди в мастерскую. Иди-иди работай, художник ” – и… пошутить. Чтобы поймать в зеркале твои сердитые глаза, готовые брызнуть мне в самое сердце – от смеха. Ах, как не вовремя – ведь ты спешишь на репетицию, и нога твоя меня сводит с ума, и рука на ноге, и губы, вытягивающиеся к губной помаде, я скребу пальчиком по твоей шее, ты прижимаешь к губам указательный пальчик: “Вечером
”. Ах, какой мучительный день до самого вечера! Это ж сколько всего придется делать, а сколько не придется – именно потому, что “ вечером ”.
Пойду в мастерскую не спеша, разглядывая все, что попадется, но дел не буду делать никаких. Ничего делового. Красить картинку, пить кофе, слушать музыку, красить, но дел – ни-ни. Важная встреча, давно где-то ждут – ни за что, потому что “ вечером ”.
Прошвырнуться с кем-нибудь по бульварам, обсуждая подвернувшуюся чушь, придумать устрашающую картину мира, еще более мрачную, чем вчера, попить пива, вернуться в мастерскую, покрасить, разойтись вечером вовсю – и домой. А вон и свет в моих окнах. Что поделаешь – такая у меня вечность. Вчера, разговаривая с Гетоном по телефону, придумал, что настоящему мужику мало иметь готовое завещание, необходимо, чтобы в случае кончины, войдя в комнату усопшего, на столе обнаружили готовый мемориальный фильм. Чтобы не потом, после смерти, какие-то малозначащие в жизни усопшего люди рассуждали о глубине его проникновения в сокровенное, а кто-то в кадре пускал слезу, а кто-то с камерой на бюджетные средства бродил по указанным улочкам, нет, чтобы с ходу на бетамаксе был уже готовый фильм…
Я придумал, что в своем фильме я ни разу не должен быть трезвым и глубокомысленным, а всего-то и нужно, что собрать кассеты всех моих друзей и записать только пьянь, кураж и глупость. Деньги, сэкономленные автором, перевести в вытрезвитель № 15. Правда – вещь более волшебная, чем деликатность. И хоть и это не вся правда, но ведь подлинную кассету у Бога не выпросишь…
Леночку на велосипеде я вчера так и не увидел. Я не в претензии.
Леночка на велосипеде – эзотерическое знание. Леночка на велосипеде спасала мир. А Господь раздумал его спасать, потому и спрятал от всех, как она носилась по дорожкам средней полосы
России, – потому что у того, кто это мог видеть, разница между красотой и духом совершенно стиралась. Я это видел. Я знал, что разницы нет и можно жить вечно. Я даже забывал о страхе, что мы с Леночкой просто совпадали по времени – что в мое земное просто попал кусочек ее небесного. Мол, так надо, Сережа, лови мгновение! Я думал, что я уловил его навсегда. На эту жизнь и на ту. Дудки! Ты был и есть, Сережа, счастливый человек: тебе разом показали и землю, и небо, да с какой любовью.
– Я с тобой, Сережа.
– И я с тобой, Леночка.
– Не ной и выздоравливай. Земное время – тоже счастье. Тяжело без меня?
– Да, очень. Я не могу без тебя.
– Научись.
– Сколько же мне учиться?
– Все оставшееся время.
– Поговори со мной.
– Я много не могу. Чуть-чуть. Сережа?
– Да.
– Сереженька?
– Я слышу, Лена, ну еще чуть-чуть…
Вот и все, тишина, тикают над кроватью часы. Дуська с мурлыканьем вошла в комнату, трется о мои ноги. Развалилась на ковре и колышет задницей. Весна. Пора давать контрасекс. Еще до того, как мы нашли мертвого кота Толю, я вдруг бросил велосипед, упал в поле и рыдал: я понял, что Толя умер. Как же мне вдруг стало страшно: наш умный и благородный Толик умер, а ты на
Сахалине. Вода смыла то, что я писал в дневнике в ту ночь. Утром мама нашла Толю в колодце у Галима. Потом какая-то маленькая девочка мне сказала, что жердочка под ним перевернулась и он упал в колодец. “Что ж ты не позвала никого? ” – “А я не знала, что он ваш ”.
Помнишь, как я сообщил тебе, что Толя умер? Ты не успела еще распаковать чемодан, мы еще толком не прижались друг к другу, и я вдруг понял, что еще час, и я сойду с ума, я выпалил: “Толик умер ”. “ Что? ” – закричала ты и упала на пол. Бедная Леночка, я так и не сказал тебе, что он утонул в колодце. “Он умер от старости ”,- твердил я. Ну вот сейчас я набрался смелости и сказал правду. Нашли мы его 6 августа 96-го года. Было ему чуть более десяти лет, и все он прожил с нами. С того дня, как мама заглянула в колодец и закричала: “ Сережа, Толя утонул! ” – тревога не покидала меня. Не покидает и сейчас, хотя, казалось бы, с чего?
20 марта
Впервые за долгие дни проснулся не от того, что выспался или вдруг врач пришел, а от сна. Сон, надо сказать, еще тот. Зойка
Ильина полетела в Иерусалим, там помолится за нас. Зажег иерусалимскую свечу, не из тех, что привезли, – тех всего две осталось, – а из тех, что привезла Таня Васильева, а Феклистов мне передал. Вчера звонили ночью Боря Щербаков и Таня Бронзова – они даже не знали, что я болею. Во МХАТе, я думаю, если человек болеет, он просто исчезает.
И вообще, Леночка, сейчас лучше всего улучшаться: улучшать жилье, здоровье, социальный статус. Кто успеет сейчас улучшиться, будет жить сто лет. Представляешь, Леночка, и у меня есть такой шанс: не помереть, улучшить здоровье, купить домину или что-то другое и жить до ста лет. Но если представить, что я и половину из них не прожил, то подкрадывается к сердцу почему-то склизкая лапа и начинает, как клизму, сдавливать.
Страшно. Именно прожить страшно.
– Ну что, помнишь меня, Сережа? Просто так, средь бела дня?
– Конечно. Мне почему-то Сахалин твой покоя не дает. Помнишь то место, на Крым похожее и на Los Abrigos на Тенерифе, нас чуть было там песком не занесло? Мы так разомлели от коньяка и солнца, что едва не прозевали буран. Именно ты проснулась и выволокла нас из песка.
21 марта
Вот уж чего я не ожидал: депрессии с колотуном и полного помутнения мозгов, – в мозгах именно муть, ни за что не могу уцепиться, чтобы просто лечь, вперившись в потолок, и лежать. И тебя, Леночка, как будто и не было, и все же была, и горькая обида: почему сейчас не со мной? Только бы провела по лбу рукой – и все прошло бы.
Неужели был столь плох, что со мной более незачем было оставаться? Ну просто для того, чтобы побыть. Чтобы просто рядом посидеть? Ответ прост:
