она может служить отверткой, а иногда я прочищаю ею трубку. Пилка является, так сказать, универсальным инструментом, который я попросту люблю и всегда ношу с собой.
— А нельзя ли ее использовать как оружие?
— Вот именно, у меня и в самом деле вошло в привычку говорить про нее «мое оружие», и когда я забываю брать ее с собой, то чувствую себя прямо-таки безоружным.
Человек за пишущей машинкой напечатал:
«…признает, что упомянутый предмет должен был в данном случае служить оружием…»
— Ну, а это тоже, по-видимому, какое-то оружие? — спросил сотрудник уголовной полиции Розе и вытащил из груды вещей пугач. — Вероятно, вы также отняли его в школе у одного из ваших учеников?
— Да, отнял. Ведь это действительно скверное приспособление, весьма опасная игрушка. Ученикам строго запрещается приносить с собой на территорию школы подобные вещи. Если бы я передал ее директору, что я грозился сделать, мальчишке серьезно досталось бы.
— Почему же вы, господин Карелиус, не передали ее директору?
— Видите ли, уж если докладывают директору, то дело приобретает серьезный оборот. В данном же случае провинился очень прилежный, воспитанный мальчик из хорошей семьи, и я хотел оградить его вместе с родителями от весьма крупных неприятностей, которые им пришлось бы пережить, доведи я обо всем до сведения директора. Я счел вполне достаточным лишь пригрозить мальчику, что пожалуюсь, и отнял у него это приспособление, будучи уверен, что он не повторит подобного проступка. Кроме того, директор, к сожалению, склонен рассматривать как слабость со стороны учителя, если он сообщает о проступке ученика. Обычно такое заявление расценивается как неспособность самого преподавателя поддерживать в классе дисциплину и внушить к себе уважение. Некоторые из моих коллег действительно страдают от того, что не смеют жаловаться директору.
— Да, я отлично припоминаю нечто подобное из моей школьной жизни, — сказал полицейский. — У нас был учитель, которого мы прозвали Лешим, он всегда кричал: «Я скажу обо всем инспектору, обо всем скажу». Но он никогда ничего не говорил, просто не осмеливался.
— Да, для учителя создается поистине чрезвычайно трудное положение, если он не может рассчитывать на необходимую поддержку сверху. У меня самого никогда не было каких-либо недоразумений из-за дисциплины, но многим учителям, в особенности молодым, иногда туго приходится.
— Нет, господин Карелиус, если у человека сильный характер, как, например, у вас, то у него все пойдет как по маслу. Вы определенно принадлежите к тому роду учителей, которых юноши уважают. У нас в школе тоже был один учитель арифметики, вот это был настоящий человек, притом весьма деликатный. Нам никогда даже и в голову не приходило дурачить его. И вовсе не потому, что он бил нас гораздо чаще, чем другие учителя. Нет, но он умел так укоризненно посмотреть на ученика, что тот приходил в смущение. Уверяю вас, мы никогда не осмеливались возражать этому учителю или говорить ему дерзости. Без всякого преувеличения можно сказать: мы просто любили этого человека!
Полицейский за пишущей машинкой выражал явное недовольство, ибо сотрудник уголовной полиции Розе, предаваясь воспоминаниям о своих школьных годах, безмятежно продолжал:
— Да, школьные годы много значат. По-настоящему хороший учитель может оставить след в душе своих учеников на всю жизнь, не правда ли, господин Карелиус?
— Совершенно верно. Поэтому-то преподавательская деятельность и является благодарной, хотя подчас приходится довольно-таки трудно. Я не представляю себе, как бы я стал заниматься чем-нибудь другим. А здесь действительно чувствуешь, что ты содействуешь духовному росту людей, формированию их характера.
— Да, это огромное дело. К сожалению, его не всегда ценят по заслугам. По правде говоря, оно никогда по заслугам и не вознаграждается, если принять во внимание ту ответственность, которая на вас возложена. Если только представляется возможность, учитель старается достать себе небольшой побочный заработок, не так ли, господин Карелиус?
— Да, это почти что необходимо.
— Хорошо! Я понимаю вас. Вы также стремились отыскать возможность побочного заработка?
— Да.
Человек за машинкой снова начал сочинять: «…утверждает, что жалованья ему не хватало, поэтому было необходимо обеспечить себе доход иным способом…»
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Сотрудник уголовной полиции Розе, играя пугачом, выглядел очень глубокомысленно. Натянув резинку и сжав рукоятку, он прищурил один глаз и прицелился в сочинителя за пишущей машинкой.
— Ну и ловко же она сделана, эта штучка! Да ведь мы, когда были мальчишками, тоже мастерили такие, мы были ничуть не лучше других, ха-ха! А вы, наверное, сами, господин Карелиус, не раз делали такого рода вещи?
— Не совсем такого рода, — ответил лектор. — Но не буду отрицать, что когда-то у меня были самые разнообразные пугачи — знаете, эти, с пробками. Я убежден, однако, что пугачи более безобидны, чем эта вещичка.
— А что вы, собственно, намеревались сделать с этим пугачом, господин Карелиус, раз вы не желали отдать ее директору?
— У меня было намерение сжечь его. Я ни в коем случае не собирался возвращать эту вещь владельцу.
— Почему же вы все-таки не сожгли ее, господин Карелиус?
— По правде сказать, не знаю. Может быть, потому, что мы уже довольно давно не топим печку. Ведь сейчас стоит великолепная летняя погода.
Взглянув в окно, лектор с огорчением убедился, что на улице действительно настоящее лето. Подумать только! Ведь еще сегодня утром он совершенно свободно разъезжал по городу на велосипеде.
— Ну, разумеется, поэтому. И что же, вы так и держали пугач в кармане, господин Карелиус?
— Да. Боюсь, что у меня вообще склонность носить в карманах слишком много вещей. В самом деле, моя жена часто жалуется на это, когда чистит или штопает мое платье.
Полицейский Розе с добродушной улыбкой смотрел на внушительную коллекцию вещичек, разложенных на столе: револьвер, нож, связку ключей, портсигар, записную книжку, портмоне, кольца для кур, глиняные шарики, пилку, свинцовую гирю и т. д. Розе брал по очереди один предмет за другим, и Карелиус объяснял, зачем каждый из них ему понадобился, а его слова старательно записывались на пишущей машинке. По поводу револьвера он сказал, что он тоже конфискован на уроке истории, во время которого и в самом деле речь шла о войне и убийствах, однако это вовсе не означало, что ученики должны были являться в класс вооруженными. Игра в револьвер стала слишком распространенной, это знамение времени.
— Мальчики играют теперь в американских гангстеров, — заявил Карелиус. — А заимствовали они эту игру из американских иллюстрированных журналов, радиопередач и фильмов. Просто поражаешься, когда видишь, какие ужасные формы принимают порой игры мальчиков, но, вероятно, полиции слишком хорошо известны эти факты.
Разумеется, полиция накопила довольно большой и печальный опыт в связи с этой новой модой на гангстеров, которая распространилась и среди детей и среди взрослых.
— Но ведь это не что иное, как прогресс, господин Карелиус! Мы не можем остановить прогресс, — заявил полицейский. — Мы сами, когда были детьми, играли в разбойников. Тогда нашим героем был Рокамболь, а теперь это парни вроде Трумэна и Макартура.
— Рокамболь выражался более изысканно, чем Трумэн. Он не употреблял таких выражений, как набить грыжу, своротить нос, изрубить в котлету… Теперь другое время, господин Карелиус! Мы не можем
