единственный в округе банк, который позволял инвалидам получать деньги со своего вклада (правда, лишь обговоренные заранее суммы) на дому через рассыльного, сыщики сочли это невероятным. Суммы были слишком незначительные для найма киллера. Зато сыщикам бросилось в глаза, что Людевиг в течение почти всего 2000 года тратил в неделю на 150–180 евро (в пересчете на новую валюту) больше, чем прежде, в 2001 году такие суммы уже не фигурировали, а несколько недель назад его траты опять возросли. Недавно он дважды снимал со счета такую сумму.
— И вот теперь наступает развязка, — сказал Тойер, довольно убедительно изложив все это своему начальнику, доктору Ральфу Зельтманну. — Мы предположили, что теперь он для маскировки приглашает и других проституток…
Директора, казалось, его выкладки не заинтересовали. Гаупткомиссар не понимал почему. Они сидели в кабинете шефа, в креслах пастельного цвета. На столе, как всегда, красовалась бесполезная чаша с камешками «хорошего настроения», а по экрану монитора взволнованно скакали светящиеся строки «Саrре diem».[23]
— Господин Тойер, по-моему… как бы это выразиться… да, точно, вы сказали «И вот теперь наступает развязка». Но мне все равно, что там наступает. Я считаю, что вы слишком зарываетесь, переоцениваете себя. Что там с этим Плазмой? Ведь свидетель видел, как он стрелял…
— Тот свидетель просто рассыпается от старости, — перебил его Тойер. — Восемьдесят три года. Давление такое, как в скороварке при закрытой крышке. Диабет с его роковыми последствиями для сетчатки, которая наполовину состоит из воспоминаний о Второй мировой войне.
— Что вы себе позволяете! Как вы говорите о пожилом гражданине нашего общества! — взревел Зельтманн. — Извините, господин Тойер, простите, это… ладно, мы больше не держим кота в мешке… кота на стол, господин Тойер. Министерство рекомендует нам упразднить группы, изменить структуру. Все, хватит. Из Америки поступили результаты новых исследований, оттуда позаимствована и прежняя модель, как вы, конечно, знаете…
— Ничего я не знаю, — зло огрызнулся Тойер. — Вы всегда говорили, что это ваша идея…
— Господи, верно. — Казалось, Зельтманн был близок к слезам. — Все мы идем по следам других, а те, в свою очередь, едут на чужом горбу. Так что не всегда и определишь, кому принадлежит право первенства. Перевод мой. Не отказываюсь. Беру на себя ответственность, так сказать, за большую часть идеи. Господин Тойер, вам интересно, что я сейчас говорю?
— Ничего, терпимо, — ответил гаупткомиссар. — Только я не очень понимаю, о чем речь.
— В США, — Зельтманн встал и стал расхаживать взад-вперед, заложив руки за спину, — в тех городах, где были созданы новые полицейские структуры — так называемые «следственные группы», — раскрываемость тяжких преступлений понизилась на 0,3 процента.
— Поскольку у нас в Гейдельберге одно убийство случается в среднем раз в год, — сказал Тойер (он устал от болтовни начальника и впал в депрессию), — это означает, что у нас за триста лет одно тяжкое преступление останется нераскрытым. Все же американцы — самые большие идиоты в мире.
— Ну, не скажите. — Голос Зельтманна зазвучал трепетно, с религиозным пафосом; шеф подсел неуместно близко к Тойеру. — И вообще, в наши дни нехорошо так говорить о них. Вспомните о башнях, рухнувших одиннадцатого сентября, о невиданных человеческих жертвах. И о том, чем мы обязаны американцам. Подумайте, сколь многим мы им обязаны, переберите в уме каждый пункт — и таких пунктов бесконечно много.
— Сколько времени вы мне на это даете?
Зельтманн молчал, взволнованный собственными словами.
— Ну, и что мы будем делать дальше? — тихо спросил Тойер. — Знаете, я ведь прекрасно сработался с моими ребятами.
Зельтманн печально воздел руки:
— Дорогой господин Тойер, увы, этим придется пожертвовать. Я не могу вам обещать, что при реорганизации это будет учтено… Как вам известно, я по профессии юрист. Но вы не знаете того, что пару семестров я изучал педагогику, и она мне помогает — позвольте заявить об этом без ложной скромности — быть хорошим вожаком, так сказать, волком… нет, бараном-вожаком…
Тойер поскорее отвел взгляд в сторону и спрятал неуместную ухмылку.
— Впрочем, контакты из прошлого времени, господин Тойер… — Директор замолк, утеряв нить, но тут же с энтузиазмом воскликнул: — Да, жизнь — это перемены! — Лицо его озарилось потаенной радостью — вероятно, какая-то из грядущих перемен сулила ему огромное удовольствие.
— По-моему, господин Зельтманн, если группа успешно и плодотворно работает, а потом ее просто расформировывают, или когда человек теряет своих знакомых по университету, где он получал второе образование, разница невелика.
По глазам Зельтманна было заметно, что гаупткомиссар наступил на больную мозоль. Говорят, директор был когда-то влюблен в свою преподавательницу. Тойеру уже пришло в голову что-то вроде «Оно и видно», но он осекся, вспомнив о профессии Хорнунг.
— Короче, господин Тойер, решение уже принято, недавно, на днях, следственные группы упразднены, их больше нет. Я не могу не считаться с мнением министра внутренних дел, как же иначе? Он профи, так же, как вы или я. Я взываю к вашему профессионализму, мы должны работать профессионально и справляться с проблемами, травмами, со всем, что попутно происходит и… Да, кстати, наши зоркие сограждане видели, как господин Хафнер что-то искал в окрестностях Тингштетте, как бы это выразиться, шарил в кустах. Но ведь он сейчас временно отстранен от ведения дел, до проверки того инцидента с применением огнестрельного оружия в…
— Пфорцгейме, — устало подсказал Тойер. — Кстати, он там неплохо действовал, должен вам сообщить.
— Конечно, золото, часы, золотые часы… так вот, мы скажем ему, Хафнеру, чтобы он прекратил. И господин Лейдиг после такого травмирующего, кошмарного испытания, если это было испытание…
— Что же еще?
— Так вот, пускай пока он тоже посидит недельку дома, а потом мы пошлем его к психологу. Сегодня звонила его мать и спрашивала, откуда у него такая рана, он ей ничего не рассказывает, а ведь крайне важно, чтобы люди разговаривали друг с другом. Верно? Надо вытаскивать на свет трамвы… травмы… профессиональный и открытый перелом… тьфу… подход ко… всему!
— Вы выкидываете нас отовсюду.
— Не надо так смотреть на вещи, господин Тойер. Нет, вовсе нет. Состязание идей. Я настаиваю на том, что Плазма — наш клиент, наш. А вы сегодня вечером изложите свои соображения. Совершенно открыто, перед коллегами, ведь наш девиз, дорогой коллега,
Вот так все и получилось. Лейдига отправили домой, в буквальном смысле, так как его пансион был забронирован под какой-то конгресс. Хафнер получил предупреждение от патрульного полицейского, в том числе и за выброшенную в кусты пивную бутылку. Тойеру было тошно; он сидел с молчаливым Штерном в их бывшем боевом штабе и отчаянно прикидывал, что сказать вечером коллегам.
Наконец, в шесть часов, ощущая первые раскаты мигрени, он изложил свое видение проблемы перед необычно большим собранием. Там сидели Хаудеген, Мецнер, Шерер и все прочие; некоторых из них за последние полтора года он почти не видел. Гаупткомиссар пытался убедить себя, что это тоже приятно, когда ты, как в прежние времена, обсуждаешь, перетираешь различные проблемы то в широком, то в узком кругу коллег, но на самом деле не испытывал ни малейшего желания это делать.
— В общем, можно констатировать, что в нашем предположении имеется зерно истины. Поскольку Людевиг, — наконец-то он вернулся к тому месту, где несколько часов назад его перебил Зельтманн, — в последнее время обращался в модельные агентства и переводил туда деньги. С учетом других аналогичных сумм возникает подозрение, что он регулярно принимает проституток.
— Пункт первый: это не наказуемо, — возразил кто-то. — Второе: что он делает с этими дамами? В шашки играет? В-третьих: почему вам понадобилась неделя, чтобы изучить парочку банковских распечаток?
