заправленной в дешевые вулвортовские джинсы, поливал засыхающее растение.
— Шеф! — Хафнер мягко улыбнулся. Больше говорить было и не нужно. Мужчины торжественно молчали, наслаждаясь тем, что они в полном комплекте. Нарушил молчание Лейдиг, лишенный возможности наконец дозреть и стать мужчиной:
— Как провели отпуск?
— Лучше всех, — ядовито ответил Тойер, — потому-то и вернулся домой раньше времени. Кстати, с Троицей вас всех.
— И вас тоже, — чинно отозвался Штерн. Они посвятили шефа в подробности дела.
— Значит, лохматый, неряшливый мужчина, — вздохнул Тойер. — Тут у нас широкий выбор, от гитариста, играющего хеви-метал, до профессора-индолога. Могу я взглянуть на свидетельские показания?
— Мы пригласили свидетелей — подумали, что вы захотите с ними познакомиться. — Как всегда, когда Лейдиг сообщал, что они что-то сделали для шефа, он явно ждал похвалы. Поэтому Тойер благодушно кивнул. Правда, когда по вине Лейдига что-то срывалось, критика на него не действовала. Вспомнив об этом, Тойер вслед за кивком укоризненно покачал головой.
Среди людей Тойера повисло красноречивое молчание.
В такие минуты в возникшей пустоте вдруг явственно ощущается подстерегающее каждого из нас безумие: например, из-за незначительного нарушения функции нейронов он вдруг начнет беседовать с гидрантом или доверять американскому президенту. Хафнер поднес к уху запястье с часами.
— Вы тоже плохо слышите с похмелья?
Бабетта осторожно разбудила Ильдирим. Та заморгала затуманенными со сна глазами и увидела возле кровати странное существо с тыквой вместо головы. Потом картинка сфокусировалась, день просочился в сознание, как вода в губку. Девочка нахлобучила шутки ради на голову оранжевое ведерко. Голос ее звучал глухо.
— Ты велела помогать тебе по хозяйству, но как только я хочу взяться за дело, как со мной что- нибудь случается!
Засмеявшись, Ильдирим повалила свою приемную дочь на кровать.
— Но я все-таки приготовила завтрак. — Девочка быстрым движением сняла ведро с головы.
— Вот это новость! — Ильдирим крепко обняла ее, полагая, что после таких сенсационных заявлений матери должны ласкать детей, хотя ей нужно было срочно пописать, а еще она ощущала легкое никотиновое отравление — в последнее время злоупотребляла сигаретами.
— Ты можешь спокойно покурить, — сообщила Бабетта с уютной улыбкой, — но потом веди себя как образцовая мама. — Она умиленно смотрела на Ильдирим и поправляла волосы. — Ты всегда ложишься в постель в нижнем белье. Почему у тебя нет ночной рубашки?
Опекунша потянулась так, что по всему телу захрустели суставы.
— Когда у меня женские дела, я надеваю шерстяную пижаму с мишками, потому что так теплей. А в другие дни мне все равно, ведь никто не видит, как я сплю — голая или во что-нибудь одетая. Короче, — она ласково нажала на курносый носик Бабетты, — до сих пор мне это было безразлично.
На Бабетте была застиранная махровая пижамка отвратительного бурого цвета. Ильдирим стало не по себе. Она была вынуждена признать, что мамаша Шёнтелер, над которой она уже брала верх и почти вырвала девочку из ее хищных когтей, когда-то стояла у прилавка с детскими вещами, покупая для своей Бабетты пижаму. Опекунша почувствовала сострадание к родной матери девочки, а собственная роль показалась ей неприглядной и безнравственной.
— На следующей неделе я возьму парочку свободных дней, — услышала она собственный голос, — и тогда мы с тобой купим самые соблазнительные ночные сорочки.
— Боди тоже, — захихикала девчушка и звонко чмокнула Ильдирим. — Тебе надо сегодня на работу?
— Увы, надо. — Прокурор свесила ноги и уставилась на пальцы, словно их срочно требовалось пересчитать. Она прислушалась к ставшему уже привычным шуму в голове. Нет, сегодня ей было лучше, гораздо лучше — всего лишь общий негромкий гул без пронзительного металлического скрежета.
— Понимаешь, вчера был застрелен мужчина. У нас еще нет никакого следа, так что моя обязанность — следить, как идут дела.
Она зашлепала босиком в туалет.
— Ну ладно, потом ведь ты возьмешь отгулы, — услышала она сквозь журчание струи радостный голос своей подопечной.
Прокурор мрачно подумала, что тогда этот выскочка Момзен, вероятно, сцапает дело. Теперь ей часто приходилось оглядываться на него, и она относилась к такой новой обязанности без всякого восторга.
Уже во второй раз за утро она произнесла — вслух и мысленно — скучное слово «обязанность».
Это ее рассердило, и, нервничая, она скрутила из своей гривы толстую волосяную колбасу на правом плече.
Тут же ее охватил ужас: ведь она обязана сделать кое-что еще. Поговорить со старшим гаупткомиссаром.
— Итак… — Тойер прошелся взад-вперед по кабинету, почувствовал под пяткой что-то вроде камешка и подумал, можно ли ему снять обувь во время допроса свидетеля. Не слишком ли глупо это будет выглядеть? Не дырявые ли у него носки? И вообще, какие на нем носки? Кажется, запасных почти не осталось. Надо срочно купить новую партию. И только стопроцентный хлопок, иначе потеют ноги. Куда пойти за носками? Пожалуй, в «Кауфхоф», он работает до восьми вечера, а завтра и послезавтра закрыт. Хватит ли у него дома продуктов до вторника? Пожалуй, это удобный повод позвонить Хорнунг и сказать: у тебя ведь наверняка пусто в холодильнике, давай где-нибудь поедим! Ладно, с отпуском у нас вышло неудачно, но теперь мы должны, мы могли бы… может, нам стоило бы… я должен… ты можешь, если хочешь… только не надо торопиться, не бросай меня… Подскажи, где же мне купить носки?
— Разве при опросе свидетелей им не полагается задавать вопросы? — раздраженно спросил один из свидетелей.
— Дай шефу подумать, тоже мне, торопыга нашелся, — грубо зарычал Хафнер.
Тойера бросило в жар.
— Назовите себя.
— Рудольф Гебеле.
— Из Швабии? — сердечно поинтересовался сыщик и сел за свой стол, намереваясь незаметно стянуть с ноги ботинок…
— Нет, — ответил Гебеле.
— Ваша профессия?
— Студент.
— Тоже мне, студент нашелся, — довольно громко пробормотал Хафнер.
— Адрес?
— Карлсруэрштрассе, 20. Высокий полуподвал — это чтобы можно было требовать плату побольше, чем за подвал. И все по милости профсоюза домовладельцев.
— Родились?
— Да, — не без ехидства ответил студент.
— Мы ведь можем разговаривать и иначе! — проревел Тойер. Опрос свидетеля явно не задался — хоть плачь!
Потом дело пошло лучше. Гебеле было сорок три, и — несмотря на плату в 500 евро за каждые полгода обучения — он уже двадцать лет изучал политику и социологию. Да, он еще не терял надежду когда-нибудь доучиться, а пока держался на плаву благодаря сюжетам для Интернета.
— Что за дрянь ты распространяешь в Сети? — поинтересовался Хафнер. — Порно? Свинские сюжеты с малолетками? С животными? Зоофилия?
— Как это понимать? — взвился Гебеле. — Я все-таки не преступник, а свидетель, и вы, ищейки, еще
