Второй дьявол развернул свиток, достал из-за уха черный уголек и громко произнес имя.
Фью-ить, – взмахнул мечом третий дьявол.
– Вычеркивай, – приказал дьявол в короне.
Уголек скрипнул по свитку, и я понял, что еще одна несчастная душа покинула этот мир. Словно заколдованный я смотрел на происходящее, не в силах сдвинуться с места. Дьяволы вычеркивали имена одно за другим, а мои ноги будто приклеились к полу. Наконец, второй дьявол злобно усмехнулся, приподнял список повыше и начал провозглашать: его королевское величество.… Тут я не выдержал, сбросил с себя накидку, и со всех ног бросился к возвышению.
– Кто это, кто это? – зашумели бесовские создания. Меня пытались остановить, бросались под ноги, хватали за плечи. Я ощутил ледяные пальцы на горле, но благословение раввина хранило меня лучше всякого талисмана. Расшвыривая ногами мягкие, перетекающие тела и беспорядочно нанося удары во все стороны, я пробился к алтарю, выхватил из-за пазухи письмо и протянул конверт дьяволу в короне.
– Что привело тебя к нам, человек? – спросил дьявол, не обращая внимания на мою руку.
Я молчал! О, если бы я мог говорить, вся моя жизнь сложилась бы совсем по- иному.
Дьявол повторил вопрос. В ответ я потряс конвертом, и что было сил топнул ногой.
– Он нем, – сказал дьявол со списком. – Этот несчастный – слуга святого раввина.
– Святого раввина? – точно эхо отозвался дьявол в короне и, протянув руку, выхватил письмо из моих пальцев. Ладонь обдало холодом.
Дьявол распечатал конверт, достал из него листок бумаги и быстро пробежал глазами.
– Святой раввин, – выкрикнул он, обращаясь к собравшимся в соборе существам, – приказывает нам немедленно покинуть город. Иначе, – тут он закудахтал, словно курица, затем завизжал, будто собака, которой прищемили хвост, завыл, точно волк лунной ночью. Существа ответили ему нестройным гулом, я различил в нем скрип колодезного ворота, звук охотничьего рога, детский плач, скрежет железной щеколды, кваканье лягушки. Вдруг налетел порыв сырого ветра, свечи погасли, трепещущие тени закружились по собору. Зеленое пламя исчезло, словно огонь факела, когда его окунают в реку. Огромное здание погрузилось в темноту, и в ней растворились дьяволы, стоящие перед алтарем и жуткие существа. На ощупь, спотыкаясь при каждом шаге, я вернулся к нише, подобрал накидку, укутался в нее и стал выбираться из замка.
Дождь кончился, часовые браво выхаживали вдоль стен, но их алебарды теперь показались мне игрушечными. Ни высокие башни, ни звуки органа и торжественные песнопения, ни солдаты, ни врачи, никто не свете не мог бы спасти короля от неминуемой гибели.
Подойдя к воротам квартала, я снял накидку, дождался, пока колотушки ночного сторожа застучала совсем близко, и ударил в створку. Сторож подошел к воротам, осторожно приотворил забранное решеткой оконце.
– Это ты, Иосиф? – удивленно спросил он.
Ворота заскрипели и спустя несколько минут я уже шагал по кварталу направляясь к дому раввина. В эти часы сам раввин занимался в синагоге с учениками, а жена и дочери давно спали. Гитл спит. А что, если накинуть накидку и войти в ее комнату…. От этой мысли по моему телу прокатилась волна сладкой дрожи, и я даже остановился, чтобы перевести дух.
У меня были ключи от всех дверей дома, ведь мне постоянно приходилось набирать воду из колодца, вносить охапки дров, затаскивать ведра с углем, приносить покупки. Тихонько отворив дверь, я вошел в прихожую, закутался в накидку и на цыпочках подкрался к комнате Гитл. Дверь даже не заскрипела, свет луны, проникая сквозь мелкие стекла в решетчатой раме, освещал розовое одеяло Гитл, белые рукава ее ночной сорочки, черные волосы, разметавшиеся по подушке, алый, слегка приоткрытый рот. Одеяло чуть приподнималось и опадало в такт дыханию, я медленно начал стягивать его, пока оно не оказалось у ног Гитл. Сорочка плотно обтягивала ее чудесное, крепкое тело, а низкий вырез обнажал начало перламутрово мерцающих грудей. Наверное, Гитл почувствовала мой взгляд, она открыла глаза, резко села, подтянув одеяло до шеи, и дрожащим голосом прошептала:
– Кто здесь? Кто это?
Я молчал. Гитл испуганно оглядела комнату, сморщенное от страха лицо разгладилось, она аккуратно легла на правый бок, лицом к стене и зашептала «Псалмы». Вскоре шепот затих, и его сменило ровное дыхание спящей девушки.
Я подождал еще несколько минут, уже не решаясь смотреть на кровать, а потом приоткрыл дверь и выскользнул из комнаты. Улицы квартала наполняла густая темнота, ни огонька, ни звука. Лишь на втором этаже синагоги чуть теплились окна комнаты раввина – там продолжали учиться. Я вышел к берегу реки и просидел всю ночь, уставясь на далекие фонари перед королевским дворцом.
Доселе неизвестные чувства раздирали мою грудь. Впервые я думал о Гитл не с любовью, а с горечью. Она никогда не будет моей! Никогда. Да и какая девушка на свете захочет связать свою жизнь с немым недотепой. У меня нет ни дома, ни семьи, ни знаний, я нищ и всегда останусь нищим. Даже самых простых вещей, навсегда принадлежащих любому человеку – память о матери, воспоминания детства – и тех я лишен. Зачем раввин вернул меня к жизни? Чтоб я прислуживал его жене и охранял по ночам квартал от бандитов? Но ведь я не собака, не осел, я человек, пусть бессловесный, но человек! Нет, лучше бы я умер, лучше бы вообще не появлялся на свет, чем существовать в теле, тупом, как неотесанное полено.
Поутру я вернулся к прежним обязанностям: таскал воду, рубил дрова, приносил покупки. Раввин забрал у меня накидку, ласково потрепал по щеке и ушел в свой кабинет. Он даже не стал расспрашивать о том, что произошло ночью в соборе. Или ему и так все уже было известно, или мое мнение не представляло для него ни малейшего интереса. Эпидемия прекратилась, ворота квартала вновь распахнулись и мужчины перестали собираться на углах улиц.
Зернышко неведомого мне чувства, проклюнувшееся ночью на берегу реки, постепенно разрослось, пустив в моей душе буйные побеги. Через два или три дня я понял, что больше не могу жить так, как жил до сих пор. Но что делать? Что изменить, как вырваться из давящего круга привычных обязанностей? Мне некуда пойти, ведь стоит оказаться за воротами квартала, вне круга знакомых людей, и я пропал – кто поймет, чего хочет неграмотный немой? Я обречен до самой смерти таскать дрова, носить воду и вздыхать при виде красивых девушек. Для чего, зачем нужна такая жизнь? Горечь, ледяная, точно пальцы дьяволов, сжимала мое сердце и перехватывала горло.
Ах, если бы мог разделить с кем нибудь свою тоску, рассказать или просто прижаться, спрятать голову, сбежать хоть на несколько минут от холода постоянного одиночества.
Горечь не отпускала меня ни на мгновение и скоро завладела всем моим существом. Чтобы я ни делал, всем управляла горечь. Когда жена раввина приказывала мне набрать воды в корыто, я лил столько, что все вокруг оказывалось мокрым, если просили наколоть дров, я рубил поленья, и все, что попадалось под руку, вместе с покупками я приносил в дом уличный мусор и дохлых кошек. Я стал замечать косые взгляды жены раввина и Гитл, моя несчастная любовь, моя недостижимая красавица Гитл перестала со мной шутить, а начала разговаривать строго и сухо.
Однажды вечером раввин попросил меня проводить его в синагогу. В это время должен быть начаться урок с избранными учениками, и глупая радость сжала мое сердце. – Он все понял, – стучала в голове мысль, – святой раввин все понял и принимает меня в учение. Две улочки, отделявшие дом от синагоги я не шел, а парил, мне казалось, что еще чуть-чуть – и я взлечу в воздух. Мир перестал казаться жестоким и безжалостным, а Гитл – в конце концов, что переменчивее на свете, чем сердце девушки?
Войдя в синагогу, раввин не пошел в свой кабинет, а поднялся на чердак. Там его ожидали десять учеников. Странно, я никогда не думал, что занятия происходит именно там. Наверное, это самое
