Но Мастер, Мастер, стирающий свое имя с надгробных плит, Мастер, убегающий от меня, как от чумы. Неужели мы так и не встретимся и все мои поиски не больше, чем ловля пустоты, фата-моргана, дрожащий мираж в пустыне?
Ты гоняешься за ним, подобно Тане и ее вильнюсским приятелям, и поэтому ничем не отличаешься от них. Нет, ты хотел бы думать, будто с тобой все обстоит по-иному, будто разница между ними, начинающими дурачками и тобой, многоопытным, умудренным психометристом, такая же, как между обезьяной и человеком. Да, ты сам, сам возвел поиск Мастера во главу здания психометрии, ты превратил его в основу основ, фундамент всего строения, но ты, ты то сам знаешь, что это не так!
Оттого старые «психи» и не приняли твой учебник, он слишком не совпадал с их представлениями о психометрии. Но зато насколько он совмещается с мировоззрением Абая, как хорошо вписывается в него поведение Игоря Большого, Видмантаса, Мирзы, неизвестного шарлатана в башне над Днестровским лиманом! Сам того не зная, ты подвел психометрическое обоснование под их действия, придал им значение и вес.
Нет, не зря, не зря твой учебник не подпустили на пушечный выстрел к серьезным школам. Твоими почитателями стали начинающие, вслепую бредущие по лабиринту. Им, вслед за тобой, показалось, будто главное в психометрии это найти того, кто принимал бы за них решения, указывал, что есть, с кем спать, кого любить, а кого презирать и опасаться. Но разговор сейчас не о них, а о тебе. Ты ведь давно ждал этих слов, но боялся произнести их, убегал, скрываясь от себя в завалы книг.
Есть в тебе некая ущербность, отсутствие цельности, толкающее на поиски Мастера. Мир шелестит мимо твоих глаз, картины сменяют друг друга, точно в галерее, а ты, бесстрастный экскурсовод, холодно взираешь на них, так же безучастно, как перелистываешь страницы истории Реховотской крепости. Жизнь не оставляет царапин на стеклянной оболочке твоей души, холодно, без любви и ненависти, ты рассматриваешь окружающих, расставляя оценки и вынося суждения.
Вот, вот оно ключевое слово – без любви! Кого ты любил в своей жизни кого?
Веру? Ты хотел ее, это да, желал ее ласк, ее обожания, но любил ли ты ее саму, Веру, такую, как она есть? В центре ваших отношений всегда был ты, Вера лишь заполняла выделенную для нее эмоциональную нишу, утоляя голод чувственности, но не более. Она так и не стала в твоей жизни главным, тем, ради чего стоит поступиться или уступить. Когда она вписывалась в созданные тобой же рамки, ты был доволен, выбивалась из них – сердился. Но ее саму, Веру, ты никогда не любил!
Психометрию? Она для тебя не более чем способ жизни; как научили тебя, так ты и живешь. Психометрия – инструмент, которым ты владеешь, привитые, взращенные отцом знания. Она не самостоятельный выбор, научи тебя отец быть художником, ты рисовал бы картинки, краснодеревщиком – изготовлял бы мебель. Психометрия не стала в твоей жизни заполоняющей страстью, предметом дневных разговоров и ночных размышлений.
Ты никогда не мог отдаться чему-нибудь или кому-нибудь до конца, полностью раствориться в любимой, прорасти, пустить корни и выйти из нее новым человеком. Такое возможно только, когда любишь, а ты не мог, не умел любить. Проклятая раздвоенность, она, только она причина твоих неудач!
Правила психометрии не позволяли тебе серьезно относиться к литературе, а интерес к литературе, порок, впитанный с детства, не давал полностью погрузиться в психометрию. Так ты и живешь, сидя на нескольких стульях, сшитый из множества лоскутков, пестрый, точно тряпичное одеяло. Чтобы перешагнуть на следующую ступень, расплавить наконечник копья, ты должен рассыпать себя на изначальные кубики и сложить заново.
Но как, и где? К привычному типу личности меня приковывает железными цепями реакция окружающих: в глазах всего мира я сотрудник отдела «железной кровати», у меня прочный, годами устоявшийся имидж. И не только у окружающих, я сам намертво приклеен к привычному образу и, чтобы растождествиться с ним, необходимо разрушить все, до самого основания, и его, основание, тоже расчленить, и выложить заново.
Я взрослый, хорошо поживший человек, я многое видел, много учился, разобрался во многом. Одного только я не смог понять – себя самого. Ничего в своей жизни я не сделал ради любви, даже ради любви к самому себе. Любить, вот чему я так и не научился. Нужно попробовать сделать счастливым хотя бы одного человека, одного ребенка, или одну женщину и тогда, возможно тогда распахнутся створки навсегда замурованных ворот. Пришло, пришло время решиться на поступок…. »
Чемодан пассажира, прилетевшего одесским рейсом, долго крутился на вертушке бен- гурионовского зала прибытия, пока его оплавленная рукоятка не привлекла внимание сотрудников службы безопасности. Пластмасса растеклась и обуглилась, будто через нее пропустили ток высокого напряжения. Мгновенное расследование установило, что пассажир прошел регистрацию в одесском аэропорту и вышел на летное поле вместе с другими пассажирами. Осмотр багажа не принес никаких результатов, найденный дневник – толстая тетрадь, исписанная по-русски, была передана в отдел «железной кровати», где и находится до сих пор. О дальнейшей судьбе В. ничего неизвестно, он словно исчез, растворился в хрустальном воздухе одесской осени.
Примечания
1
Любопытно, что те же самые причины вызвали в 1989 году ошский погром так называемых турков – месхетинцев, по одной из версий потомков переселенных Сталиным чеченцев. Другие этнографы соотносят их с грузинами, принявшими ислам, сами же турки-месхетинцы считают себя самостоятельной этнической группой.
2
Всеподданнейший отчет сенатора Кузминского о причинах беспорядков, происходивших в г. Одессе в октябре 1905 г., и о порядке действия местных властей. СПб.: Летописец, (1907) с.111-220
3
Стихотворение Г.Марговского
