– Надеюсь, – тихонько проговорил реб Вульф, – очень надеюсь, что не самый.
– А реальность изменять, – продолжал Нисим, – дело самое обыкновенное. Каждый мой шаг меняет реальность. Вот возьму сейчас и поломаю этот стол, и тут же наступит иная действительность.
– Поломаешь – будешь чинить, – произнес реб Вульф. – А речь идет не об изменении материальной структуры мира – тут мы все большие мастаки ломать и портить, а о куда более тонких трансформациях. Ретроактивное вмешательство в причинно-следственный механизм – не простая штука.
– Простая не простая, а вот какая история со мной произошла, – Нисим, явно подражая реб Вульфу, несколько раз шлепнул ладонями по столешнице.
– Дружок есть у меня – Ури. Мы с ним на Суэцком канале, в Войну Судного дня, у «Китайской фермы»[47] оборону держали. Там, под огнем египетским, казалось, будто лучше друга нет и не будет, а как война кончилась – разбежались. Разные люди, разные жизни.
Н-да… И понесла его нелегкая в Майами – красивого хлеба искать. А жизнь во Флориде действительно распрекрасная. Богатая, сытая жизнь, – и приятель свой кусочек от нее урвал, хоть и работал всего лишь диспетчером в супере, заказы между поставщиками распределял. Но работал, как видно, честно, а честность в наше время товар редкий и оплачивается хорошо.
А с год назад встречаю нашего командира взвода.
– Помнишь Ури? – спрашивает.
– Как не помнить, – говорю, – друзья ж все-таки.
– Поймал, – говорит, – ту самую болезнь, не про нас будет сказано. Облучают на всю катушку. Борода уже выпала.
Н-да… Бороду Ури носил роскошную: рыжую и закрученную колечками – тугими, будто из проволоки, и блестевшими, точно надраенная медь. На «Китайской ферме» сразу заставили ее сбрить – сказали, внимание снайперов привлекает. Ну да ничего, потом снова отросла.
– Так вот, – говорит командир, – ни волоска не осталось. И сколько ему вообще осталось, никто не знает. А может, и не осталось уже.
– Вот что, – говорю, – пошли, лечить Ури будем. Есть средство древнее, дедами завещанное. «Лехаим»[48] надо сделать за больного товарища. Не напиться бездумно, а поработать, словно священник у жертвенника. Со смыслом и значением.
– Я ж не пью, – стал командир отнекиваться. – Ты ведь знаешь, пиво еще туда-сюда, а больше ничего.
– Отставить пиво, – приказываю. – Только арак.[49] Представь, что жизнь товарища в твоей руке. И ты этой самой рукой не поднимешь рюмку?
Н-да… Поднял, и еще как поднял. Арак нужно пить из морозильника, холод превращает его в тягучий, искрящийся кристалликами бальзам. И употребили мы за скорейшее выздоровление Ури литровую бутылку этого бальзама. Командир держался молодцом. Только под конец бутылки пил уже не за Ури, а за его бороду. Чтоб увидеть ее в былом великолепии и блеске.
Когда он рухнул на диван и отключился, я позвонил его жене. Объяснил: мол, неожиданная встреча боевых друзей, так что ночевать ее муж останется у меня.
Н-да… А через пару дней встречаю другого дружка из взвода.
– Слышал про Ури? – спрашиваю.
– Слышал, – говорит. – Рак у него был, облучали бедолагу. Но, слава Всевышнему, – выкарабкался. И борода отросла. Такая же, колечками.
Нисим победоносно посмотрел на реб Вульфа.
– Если это не ретроактивное вмешательство в причинно-следственный механизм, то что, что это тогда?
– Почему ты всегда ищешь объяснений? – вдруг спросил Акива, до сих пор не вымолвивший ни единого слова. – Что за неуемная страсть к препарированию? Весь мир должен быть разрезан, взвешен, обмерен и растолкован. Причем немедленно, в рамках одной беседы. Так не бывает, реальность сложнее нашего представления о ней.
– А как иначе? – недоумевающе спросил Нисим. – Зачем тогда все истории? Приводим примеры, чтоб через них понять правило.
– Я не об этом, – поморщился Акива. – Понимать тоже можно по-разному. Ты пытаешься из любой капли вытянуть всемирный закон. Я же предпочитаю разложить примеры на столе, словно детский паззл, и пристально рассматривать их. Не спеша, не торопясь с объяснениями. И тогда вдруг картинка сама собой сложится в мозгу. Но ярче и красочней, чем поспешная зарисовка.
– Есть и такой способ, – согласился Нисим. – Но иногда он ни к чему. Смотри, сейчас я расскажу историю, которая не требует долгого разглядывания. Закон сам выпрыгивает из нее, как Ренессанс из средневековья.
Н-да… Это произошло на ашдодском пляже, отдельном пляже для мужчин, во время каникул в ешивах. Два авреха из Бней-Брака решили немного развеяться, отдохнуть от непрерывного учения. Погрелись на песочке, зашли в воду. А разговор ведут всё о том же – обсуждают незаконченную тему из Талмуда. Проходил мимо третий аврех, прислушался к разговору.
– Во, – говорит, – неплохо устроились! Вы бы еще стендер[50] сюда притащили. Плавать надо, двигаться. На то он и отпуск, чтобы тело напрячь, а голову отпустить.
Ну, пустились они плавать. Как уж там вышло, не знаю, но один из аврехим начал тонуть. Друг его за волосы тянет, не дает на дно уйти, а сам на помощь зовет. Подоспели спасатели, вытащили, давай откачивать. И хоть бедняга под водой пробыл всего ничего, а захлебнуться успел.
Примчалась «скорая», тело к аппарату подключили, начали работать. Врач хлопочет, хлопочет, а санитар, тоже с кипой на голове, подходит ко второму авреху и советует тихонечко:
– Вы свидетельство о смерти сразу потребуйте, на месте. Меньше волокиты, и на вскрытие не повезут.
– Какое вскрытие? – бледнеет друг, – какое свидетельство, он же и утонуть толком не успел!
– Успел, не успел, – говорит санитар, – а сердце остановилось.
Тут и врач подходит с сокрушенным и беспомощным видом.
– Всё, – говорит, – в Его руках. А что в моих, я уже перепробовал. Не помогает. Сообщите семье.
Отвернулся аврех и как был в плавках и без шляпы, обратился к Всевышнему.
– Год своей учебы отдаю, – просит, – заслугу целого года учения, только оживи друга.
Проходит несколько секунд, и вдруг – о чудо – утопленник начинает кашлять.
Врач с изменившимся лицом бежит к телу. Санитар – вдогонку. Всю аппаратуру прицепляют заново, и через десять минут «покойник» открывает глаза.
Н-да… И это не россказни, не сказки досужие – это я сам, сам видел. Была тебе одна объективная действительность, как вдруг – р-раз – и совсем другая. И объективная, заметь, ничуть не меньше предыдущей.
– Так-то вот оно так, – торжествующе заключил Нисим. – А паззлы… Паззлы пусть дети собирают.
Реб Вульф взглянул на часы.
– До вечерней молитвы осталось пятнадцать минут. Одну историю еще рассказать можно.
– Пожалуй, – не спеша, произнес Акива, – я попробую это сделать. Попробую разложить перед вами паззл. – Он иронично посмотрел на Нисима. – А вы уж собирайте, как сумеете.
В стародавние времена жил на Кубе знаменитый раввин. В его роду причудливым образом переплелись мудрецы и книгочеи с удачливыми купцами и любителями дальних странствий. Глава рода за несколько лет до изгнания сумел покинуть Испанию – и не просто покинуть, но и вывезти из нее всё богатство. Его потомки, осевшие в Брабанте, вовремя поддержали Вильгельма Оранского, а спустя полвека, получив особые льготы, перебрались на Кубу. Формально раввин считался главой торгового дома этой огромной, богатой и удачливой семьи, но на самом деле предпочитал ни во что не вмешиваться, а провести отведенные ему годы в бейт-мидраше[51] над книгами.
Именно годы, – повторил Акива, – я не оговорился. Старшие дети в семье, наследники рода, умирали очень рано, самому везучему удалось перевалить за тридцать два года. Раввина, о котором я веду рассказ, звали Овадия, он женился, по обычаю своего рода, очень рано и к тридцати годам уже готовил к замужеству старшую дочь. Дальнейшее, – тут Акива остановился и достал из сумочки небольшую тетрадь в
