близости оставались только две ночи в месяц. Но даже их оказалось более чем достаточно: Эстер беременела от одного прикосновения мужа.
Через пять лет у них было пятеро детей – трое мальчиков и девочки-близнецы. Эстер пришлось уйти из больницы, где она работала медсестрой, и подрабатывать частными визитами – делать уколы на дому. Денег катастрофически не хватало, и Эльханан вместо вечерней учебы устроился на ювелирную фабричку в промзоне Реховота. Работа ему досталась самая вредная – окунать серебряные кубки, подсвечники и подносы в ванны с гальваническим раствором. Платили за нее прилично, потому что никто не соглашался стоять у этих ванн; уверяли, будто ядовитые испарения уничтожают мужскую силу. Но Эльханану только того и надо было, он с удовольствием соглашался на сверхурочные, принося в конце месяца солидную прибавку к зарплате.
С женой Эльханан почти не разговаривал. Только о детях и хозяйственных проблемах, ведь сказано: умножающий беседы с женщинами умножает количество глупости в мире. И пояснили комментаторы, что в первую очередь это относится к жене. Эстер поначалу обижалась, а потом привыкла: ей, похоже, вполне хватало общения с соседками, мужья которых также безвылазно учили Тору, и со своими детьми.
В субботу на длинной утренней молитве Эльханан молиться не мог. Всё его раздражало: громкий голос кантора, сопение прихожан, их кашель, сморкание, разговоры. Нет, внешне он выглядел обычно: как все, склонялся над молитвенником, вставал вместе со всеми, кланялся. На самом деле Эльханан ждал, когда отгремит последний «кадиш»,[104] молящиеся, шаркая подошвами, покинут синагогу и он останется один, совершенно один, в огромном пустом зале.
Блестели лакированные спинки кресел, тяжело топорщился бархат занавески перед шкафом со свитками Торы, глубокая тишина обнимала опустевшее здание, и Эльханан, не торопясь, со вкусом проговаривая каждое слово, начинал молиться. Спустя час наступало мгновение, которого он ждал всю неделю, – несколько секунд сладкой отрешенности и слияния с неспешным ходом времени.
Эльханан ощущал его приближение: мир незаметно менялся, становясь добрее и лучше, царапины обид и ссадины неудач исчезали под волной торжествующего света. И все, все в его жизни оказывалось успешным: спокойное учение Торы, хорошо оплачиваемая работа, полный дом детей, преданная жена. Он снова стоял на горе Синай, вновь открывая Откровению свою душу. Волна света настигала сердце Эльханана, слезы благодарности наворачивались на глаза, он задирал голову и шептал, немея от восторга разделенного чувства:
– Я люблю Тебя, слышишь, люблю, Тебя одного, люблю, люблю, люблю!
ХЛОПОК ОДНОЙ РУКИ
Наш раввин всегда уходит из синагоги последним. Давно разошелся вечерний миньян, кончились занятия, разбрелись любители самостоятельного изучения, а он все сидит за столом, неспешно перебирая страницы. Иногда мне кажется, будто раввин не читает, а просто поглаживает, ласкает листы Талмуда длинными пальцами с аккуратно подстриженными ногтями.
Много лет назад, в одну из суббот, когда я проводил в его доме большую часть своего времени, мы надолго задержались после вечерней молитвы.
– Ну почему ты вечно опаздываешь?!
Энергию раббанит Рохл не поубавили даже двенадцать родов. Можно только представить, какие силы клокотали в ней сразу после замужества.
– Ладно, в будний день ты сидишь в синагоге допоздна, но в субботу! Дети ждут кидуш, гости почти заснули, и что я должна со всем этим делать?
– Радоваться, Рохл, только радоваться, – раввин безмятежно улыбался, словно услышал нечто приятное. – Ты так напоминаешь мне мою маму, она тоже упрекала отца за поздние возвращения. И знаешь, что он ей отвечал?
– Что?
– Даст Б-г, один из наших детей усвоит эту привычку и станет уходить последним из синагоги. Вовсе не самая плохая из человеческих привычек…
В последние годы я невольно соперничаю с раввином. Женитьба и рождение детей подчинили весь мой день заботам о пропитании семейства, покупкам, уборке и чертовой уйме бесконечных дел и делишек. На учебу остается только поздний вечер, я собираю книги, ухожу в синагогу и сижу до полуночи. Жена сперва сопротивлялась, но я быстро поставил ее на место.
– Мир существует только благодаря изучению Торы, так написано в трактате Санхедрин.[105] Написано?
– Написано, – согласилась жена. Она у меня грамотная.
– Раз мужчины учатся, у них есть право на существование. Но как быть с женщинами?
Моя умная жена молчала.
– Так вот, написано в том же трактате, что это право женщина зарабатывает терпеливым ожиданием. Пока муж корпит в синагоге над книгами, она ждет его дома. Написано?
– Написано, – снова согласилась жена.
На том и порешили. Моя жена вообще с мужем не спорит – так воспитана. Я долго ее выбирал, выискивал среди других хороших и разных. Раббанит Рохл была моим ведущим в этом непростом вопросе.
– Прежде всего, – наставляла она, – выбери хорошую семью. Тут мы тебе поможем. Потом смотри на братьев: какой характер у братьев, такой и у жены окажется. Если характер подходит – тогда знакомься с девушкой. На внешность особенно не гляди: достаточно, чтобы была симпатичной. Ищи девушку, которая тебя любит. Или сможет полюбить. Главная связь между мужем и женой не через голову, а через сердце. Не будет любви, ничего не будет. Вот я, например, люблю своего мужа. И когда кричу на него, тоже люблю.
– Так как же узнать, любит она или не любит, – требовал я подробных инструкций. – Прямо так и спросить, после второй встречи? А если обманет? Слова, слова, разве можно доверять словам?
– Настоящая любовь приходит после третьего ребенка, – отвечала раббанит Рохл, не переставая штопать детские колготки. – Но расположенность к ней, химия между двумя людьми, видна сразу. Или она возникнет между вами, или не возникнет. Ты себя слушай: если ёкнет сердечко – значит, твоя суженая. А если молчит – ищи дальше.
Раввину здорово повезло с выбором: отыскать умную красавицу с добрым сердцем – не проще, чем раздвинуть воды Красного моря. Поэтому указания раббанит я выполнил с тщательностью и почтением, завидуя раввину и уповая на подобный результат.
Жена меня любит, поэтому я спокойно засиживаюсь в синагоге. Три раза в неделю со мной занимается Элиэзер, тоже раввин, только совсем молодой. Экзамены он сдал несколько лет назад, но должности не ищет: его тесть достаточно богат, чтобы позволить зятю спокойно сидеть над книгами.
Наши отношения давно перешли за грань учебы: половину времени мы тратим на обмен новостями, обсуждение семейных проблем, политику. Всласть наговорившись, открываем Талмуд.
Сегодня Элиэзер ушел немного раньше обычного, зато раввин задержался. Я по двадцать раз повторял каждую фразу на странице, пытаясь проникнуть в глубины смысла. Глубины смерзлись: мысли скользили по их поверхности, словно коньки по синему льду.
Приподняв голову, я оглянулся, и мне показалось, будто в синагоге уже никого нет. Раввин наконец ушел, и наступил самый сладкий момент, когда ангелы, созданные за целый день молитв, принадлежат только мне одному. Уткнувшись в книгу, я продолжил чтение, но учеба не шла. Какое-то странное беспокойство упрямо вторгалось между вопросом рабби Меира и ответом рава Шешета.[106] Я снова поднял голову и уперся во внимательный взгляд.
За самым последним столом сидел незнакомец и глядел на меня, не отрывая глаз. Его лицо кого-то напоминало, наверное, мы уже встречались. Моего роста и лет примерно таких же, только борода вроде длиннее и седины в ней больше. Жаль, конечно, делиться ангелами, но ничего не поделаешь: синагога – место общественное.
Я опустил глаза и ринулся в синие глубины смысла. Бесполезно. Взгляд незнакомца ощущался кожей, как ток холодного воздуха, едва осязаемое, но вполне явное прикосновение. Бросив взгляд в его сторону, я обнаружил, что он передвинулся на несколько рядов и теперь сидит через три стола от меня.
