выражение ее осунувшегося лица было скорбным.
– Ах, доктор Фаррагут, – сказала она доброму доктору, стоявшему перед ней, зажав в руке свое бесценное лекарство, – я так боюсь смерти.
– Примите-ка это, сердешная моя, – ответил тот и достал из пузырька большую темно-красную таблетку. Взяв таблетку, Вирджиния с трудом проглотила ее.
Воздействие препарата оказалось чудесным. Почти сразу же Сестричка стала выглядеть намного лучше. Розовый румянец заиграл на подернутых болезненной бледностью щеках, бесцветные губы тоже порозовели, как у нормального, здорового человека, тусклый взор оживился и заблистал. Это удивительное преображение заставило мое сердце подпрыгнуть от радости.
Однако чувство это оказалось более чем кратковременным, ибо, пока я продолжал смотреть на несравненно прекрасное лицо жены, черты его продолжали меняться, приобретая грубую сладострастность, совершенно не присущую ее ангельски чистой натуре. Ее губы, теперь красные, как рубин, извивались в похотливой улыбке, обнажая ослепительно белые, острые зубы, синие, как сапфир, глаза засветились дьявольским блеском.
Потянувшись ко мне, она шепнула приторно-сладким голосом:
– Приди ко мне, муж мой. Мои руки соскучились по тебе. Пойдем отдохнем вместе.
Непривычное чувство – смесь отвращения и желания – шевельнулось в моей груди. И тут я заметил, что столь соблазнительно влекущая меня женщина вовсе не Сестричка, а, скорее, во плоти и крови восставшая из мертвых служанка Мэев – Эльзи Болтон.
Но нет! Ее черты резко претерпели новую метаморфозу, тая, как воск, пока не обратились в изуродованное, с содранной кожей лицо продавщицы Лидии Бикфорд, чей дагеротип я обнаружил в потрепанном саквояже ее любовника – страдающего манией убийства студента-анатома Горация Раиса.
– Иди, муженек, иди, – повторила она, вставая, и, шаркая, направилась ко мне, вытянув вперед пухлые обнаженные руки.
Издав придушенный крик и стараясь избежать ее объятий, я попятился, столкнувшись с кем-то стоявшим позади меня.
– Идиот! – раздался голос, который я поначалу принял было за голос доктора Фаррагута. Однако как же я был изумлен, когда, обернувшись, увидел перед собой не старого врача, а Герберта Баллингера!
– Вы! Что вы дали моей жене, что так омерзительно преобразило ее?
– Пустяковое средство от сердца, – ухмыляясь, ответил он. – И очень доволен результатами. Глядите!
Обернувшись, я удивленно вскрикнул при виде представшего мне зрелища. Женщина, которая теперь, плотоядно извиваясь, подходила ко мне, была уже не Лидия Бикфорд, а маленькая Луи Элкотт! На ней не было ничего, кроме легкой белой сорочки.
И вдруг она опустила руки, скрестила их и ухватилась за полотняный подол своей рубашки. Затем, к моему неописуемому ужасу, стала медленно поднимать ее, выставляя напоказ лодыжки, тонкие, хрупкие ноги.
Я стоял не в силах пошевельнуться; мне не хотелось видеть это, однако я был не в состоянии закрыть глаза или отвернуться, и ее бледное, молодое тело постепенно открывалось мне.
Беспомощный скулящий звук вырвался у меня. Пот тек ручьями. Меня неудержимо трясло.
И в этот момент я благополучно проснулся.
Несколько секунд я лежал в состоянии крайнего смятения, не понимая, где нахожусь. Мало-помалу я узнал окружающее. Судя по тому, что в комнате стало намного темнее с тех пор, как я вошел, проспал я не меньше часа. День близился к вечеру. Вскочив с кровати, я накинул на себя одежду, бывшую на мне до сна, вышел на площадку и спустился вниз.
По контрасту с радостным щебетом, раздававшимся в доме ранее, сейчас в нем царила полная тишина. Войдя в теплую, ярко освещенную гостиную, я удивился, увидев одного лишь Барнума, который стоял у каминной полки, изучающе глядя на дагеротип сестер Элкотт, привезенный ими из Бостона для матери.
– А, вот и ты, По! – воскликнул он в ответ на мое приветствие. – Наконец-то вернулся из царства сна. Неплохо же ты вздремнул. Я уже собирался подыматься и будить тебя!
– Где все? – поинтересовался я.
– Там, в сарае. Спектакль вот-вот начнется. Еще кого-то поджидают.
– Вирджиния тоже там? – несколько встревоженно спросил я, представив, как Сестричка трясется в сыром, холодном сарае, ожидая, пока начнется пьеса.
– Конечно, где же ей еще быть? – сказал Барнум. Затем, заметив мою обеспокоенность, добавил: – Да ты не волнуйся. Ее накутали, как Поразительного Углика, моего настоящего аляскинского эскимоса. Миссис Элкотт об этом позаботилась. Слава Всевышнему, но твоя Вирджиния радуется как дитя. Такой задорной я ее еще никогда не видел.
– Уверен, ее воодушевляет то, что доктор Фаррагут нашел необходимые составляющие для ее лекарства.
– А как же иначе?! – сказал Барнум, беря меня под руку и проходя в переднюю. – Мне уже все подробно рассказали. Слава Богу, он нашел банку с этими – как его там, ну да ладно – всякими редкими травами. Так что теперь не успеешь и глазом моргнуть, как приготовит он свои замечательные пилюли и жена твоя мигом поправится.
– Горячо надеюсь, что вы правы, – сказал я.
– Какие могут быть вопросы! – ответил галерейщик, надевая пальто и касторовую шляпу, пока я накидывал толстый плац. – Это же чудо-человек. Сам видел! – Открыв дверь, он вышел на крыльцо, я последовал за ним.
Хотя вечерний воздух был очень холодным, низкие тучи, весь день нависавшие над землей, полностью рассеялись. Бесчисленные звезды усеяли небо, а яркая луна в третьей четверти заливала округу призрачным сиянием.
Спустившись с крыльца, мы с Барнумом обошли дом. Как только мы свернули за угол, перед нами показалось громоздкое строение, это и был сарай. Из приоткрытой двери струился теплый желтый свет, радостный детский гомон доносился из похожей на пещеру постройки.
– Что-то не видно двуколки доктора Фаррагута, – сказал я, когда мы шли по двору.
– Все возится со своими чудо-лекарствами, – ответил Барнум. – Хочет, чтобы все было чин-чином. Эти ученые гении – все одинаковые. Взять хотя бы профессора Эшола Селлерса, мое Интеллектуальное Чудо. Полгода почти усовершенствовал свой перпетуум-мобиле, установленный в Зале Технических Див. Но оно того и стоило. Одна из величайших диковинок моего музея – публика рвется, как на собачьи бои!
– Возможно, вы и правы, – сказал я. Пар от дыхания завитками таял в воздухе. – Однако надеюсь, что добрый доктор приедет до начала представления.
– Да я и сам думал, что он приедет пораньше, – сказал Барнум. – Ничего – обсудим все потом.
– Обсудим? – переспросил я.
– Пришла мне тут в голову одна мыслишка, – ответил галерейщик. – Маленькое деловое предложение.
– Ага! – воскликнул я, резко останавливаясь перед полуприоткрытой дверью сарая. – Так я и думал.
– Что думал? – спросил Барнум.
– Хотя я ничуть не сомневался в искренности вашего желания посмотреть, как мы поживаем тут, в Конкорде, я подозревал, что у вашего визита есть и, так сказать, подспудная цель.
– Ну, По, – сказал Барнум, – ты меня без ножа зарезал! – В льющемся из двери свете я увидел, что он потрясен. – Поверь, я думал только о тебе и твоей драгоценной супруге, когда решил отправиться сюда!
Заводить дела с доктором Фаррагутом мне и в голову не приходило! Только когда я его увидел, у меня и мелькнуло!
Несмотря на то что мне было крайне любопытно, какое именно дело собирался галерейщик обсудить со старым врачом, я не успел попросить растолковать мне все в подробностях, поскольку в этот момент я услышал, как жена кричит мне что-то из сарая. Опередив Барнума, я вошел внутрь, но остановился на
