Восьмая нога бога

А в полночь или незадолго до того, как раз когда мы со своим редкостным грузом выгребали на середину озера Тощей Фермы, в ужасе прислушиваясь к обрывочным паучьим мыслям, которые то здесь, то там срывались с берега и шарили в темноте над водной гладью, пытаясь нащупать нас в кромешной мгле, прелату Панкарду из монастии Кларвкофферта приснился необычайный, отчетливый, как наяву, сон.

Панкард отчетливо осознавал, что спит, но сон его был на редкость убедителен: вот он поднялся с постели, ступил босыми ногами на холодный каменный пол коридора. Даже во сне он ощущал ледяное прикосновение камня, но почему-то это его совсем не тревожило.

Странный, неотличимый от бодрствования сон привел его в почивальню простых монастийских служащих: стены просторного покоя дрожали от храпа. Вот уже и кельи надзирателей, старших монахов и других отшельников высшего ранга остались позади. Ни в одной из них, согласно правилам, не было дверей, из каждого проема доносилось лишь мерное дыхание спящих.

«Куда же приведет меня мой сон?» – спросил себя Панкард и тут же понял, какой его ждет ответ. Он шел вниз, в подвалы, вырытые намного ниже уровня центрального двора в ограде крепостных стен, где в торжественных случаях собиралась вся братия. Эти подвалы были сердцем монастии, погребенной глубоко в земле осью восьмиугольного колеса ее жилых покоев, служебных помещений и соединяющих их коридоров.

Продолжая спать, Панкард увидел себя уже в подвалах и обнаружил, что держит в руках целую горсть хагианских золотых колоисов. Эти монеты высоко ценились во всем мире, так как их чеканили едва ли не из чистого золота. В свободном обращении их видели редко: лишь повинуясь притяжению платежных писем и долговых расписок, всколыхивался их океан, обнажая, точно пустынный берег, сундуки одной монастии и золотым приливом захлестывая подвалы другой.

Баюкая тяжелые монеты в ладонях, прелат вдруг услышал тихий шепот:

– Из первого золота, найденного мною, отчеканил их твой народ, из того самого золота, что я отыскал внутри зеленых холмов Хагии, нашего общего дома.

– А-Рак? – громко, не скрывая восторженного изумления, спросил тот Панкард, который жил внутри сна. Другой Панкард, которому все это снилось, тоже испытал восторг человека, знающего, что всего лишь спит и видит сон. Оба Панкарда были в восторге.

– Когда твои – предки нашли это золото там, где я им указал, они тоже громко кричали от радости.

– Ну конечно! – просияли оба Панкарда. Как, оказывается, легко и весело разговаривать с А-Раком! И почему он когда-то боялся этого доброго и любящего бога? – Да и кто не закричал бы? И кто не ответил бы самой пылкой благодарностью на твои благодеяния, о великий А-Рак?

– И после я покровительствовал вам, повелел строить склады для товаров на пологом речном берегу и пообещал, что ни крупицы богатств ваших не унесут никогда воры.

– Воистину так, о великий А-Рак! И эти самые колоисы принесли нам удачу в делах! В годы небывалого урожая скупали мы на Кадраше плоды земные, во времена избытка выменивали на берегах Кайрнгема живичные лепешки и хранили их в наших складах, чтобы в голодный год продать первые обитателям Фрегора, а вторые сбыть огородникам Больших Рифов, когда могучие приливы смоют почву с их подводных плантаций в море… – Голос спящего Панкарда дрогнул и вознесся к подвальным сводам, воспевая щедрость А-Рака. – Ибо, посылая караваны кораблей на восток и на запад, как указал ты, о великий А-Рак, мы богатели быстрее, чем раньше, когда наши торговые пути лежали через Агонское море! Посредничество между нациями принесло нам состояние! Купцы оставляли свое золото в Большой Гавани, а их корабли выходили в море, отягощенные товарами из наших неисчерпаемых кладовых!

– Но и тогда не оставил я вас своим покровительством, а повелел строить монастии, подобные этой, и ссужать других золотом, и хранить чужое золото, и вновь пообещал, что никогда вашего богатства не коснется рука вора.

– И тогда мы стали хранителями золота, о великий А-Рак! Да! Половина мира признает расписки, выданные нашими монастиями, наравне с наличными деньгами! Груды золотых монет заполняют наши подвалы! Неподвижные, возвышаются они, перемещаясь только с одной страницы гроссбуха на другую!

– А вы – разве не вольготно жилось вам в моих прекрасных, просторных монастиях? Разве не наслаждались вы, поколение за поколением, покоем и безопасностью?

– О да, великий А-Рак! – Обоих Панкардов, и спящего, и бодрствующего, захлестнула волна горячей, самозабвенной благодарности, однако бодрствующий Панкард едва заметно вздрогнул, потому что к его ответу присоединился целый хор голосов. А вот спящий Панкард вовсе не испугался оттого, что все прочие обитатели монастии, от старшего монаха Гельдерграба и до самого последнего конторского служащего, собрались вокруг него и стояли теперь, полуодетые, а то и совсем голые, кто в чем поднялся с постели, под сводами подвала. В то же время у бодрствующего Панкарда в какой-то миг возникло отчетливое ощущение того, что ему это не только снится, но обитатели монастии и впрямь стоят в подвале, плечом к плечу, в точности, как в его сне.

Но его испуг вскоре прошел. Пусть даже это не сон, что с того? Чего ему бояться? Разве не с любовью и приязнью к великому А-Раку пришли они сюда погреться в лучах его ответной любви? Разве не жаждут они узнать волю бога и радостно исполнить ее?

– Мое желание, дражайшие друзья мои и союзники, состоит в том, чтобы разделить эти богатства с нашими согражданами-хагианами, а потому повелеваю: вынесите десятую часть сокровищ наверх, во двор, и погрузите на подводы, которые ждут там. Сплотимся без промедления в радостном трудовом порыве!

То был воистину радостный порыв! Работая плечом к плечу с полуодетыми монахами, которые перетаскивали набитые золотыми монетами горшки и мешки по бесконечным каменным лестницам во двор, прелат испытал такое чувство гармонии и единения со всеми своими собратьями, как если бы их помыслы слились в одном безмолвном гимне, прославляющем их труд. Казалось, бог поделился с монахами не только золотом, но и мощью. Вот Панкард легко, точно пушинку, вскинул на плечо полный золотых монет глиняный кувшин, под тяжестью которого в другое время согнулся бы в три погибели. Ему вспомнился мешок гораздо более скромных размеров, который ему довелось поднимать по этим самым ступеням всего две ночи тому назад, – до чего же тяжелым он казался тогда!

Это воспоминание оказало на Панкарда сильное и совершенно неожиданное действие. Кувшин на его плече налился вдруг такой тяжестью, что он зашатался и едва удержался на ногах, а каменный пол обжег ступни нестерпимым холодом. В ту же секунду омывавший его со всех сторон поток полуобнаженных монахов, которые тащили наверх кули и посудины с деньгами, приобрел черты ужасающей реальности: сон исчез, уступив место еле слышному голосу, который бормотал что-то неразборчивое, казалось, прямо у него в мозгу.