того чтобы меня не съели с самого начала, прежде чем я успею хотя бы раскрыть рот, и, во-вторых, – и это главное, – чтобы при его посредничестве добиться аудиенции у Великого Прародителя.
Храм в Большой Гавани был, если можно так выразиться, флагманским святилищем культа А-Рака, а его Первосвященник соответственно примасом среди всех служителей. Именно его и наметил я себе в посредники. Престол Первосвященника совсем недавно унаследовал новый человек, некто Паанджа Пандагон. Люди болтали, что он еще слишком молод для такого ответственного поста; впрочем, при любых обстоятельствах зрелость его подверглась бы сомнению. Так что ситуация складывалась вполне благоприятно для меня, учитывая беспрецедентный характер товара, который я привез.
Именно Первосвященник занимал все мое внимание в тот момент, когда меня заприметила нунция Лагадамия. Я высадился на берег в то же утро, что и она, и, не мешкая, принялся за работу. В храме я устроился на одной из передних скамей, ближе к возвышению, и был рядом, когда минутная слабость овладела Первосвященником. Мне было хорошо видно, как его лоб (весьма загорелый) покрылся вдруг крупными каплями пота, а руки предательски задрожали, выдав его волнение прежде, чем он успел сжать их в кулаки. Но меня все это не удивило, поскольку я тоже ощутил поток чужеродной энергии, незримо хлынувший прямо сквозь помост, на котором стоял Первосвященник. Все, кто сидел в первых рядах, почувствовали это: торопливо переглянувшись, они опустили глаза и вжались в жесткие сиденья скамей.
Не успел я ощутить враждебное излучение, как оно прекратилось, и в ту же минуту я понял, что оно было направлено, нет, скорее адресовано именно священнику – не удивительно, что он затрепетал.
Его потрясение было так сильно, что мне не составило никакого труда проследовать за ним незамеченным (видимо, мое потрясение не уступало его собственному, поскольку я, в свою очередь, не заметил нунцию, которая наблюдала за нами обоими!) в пристройку, где находились жреческие покои. Он свернул в какую-то комнату без дверей, служившую, если сравнить храм с флагманским кораблем, чем-то вроде офицерской кают-компании. Дальше начинались личные покои Первосвященника. Глядел он по- прежнему отрешенно. Стянув с головы украшенный драгоценной диадемой убор, он повесил его на парикмахерский болван, прикрепленный к стене, а мантию бросил на портновский манекен, который стоял рядом. Я, не скрываясь, встал в полный рост на пороге, но он, все так же ничего не видя вокруг, повернул к себе.
– Почтенный Первосвященник, – начал я негромко, – могу ли я поговорить с тобой?
Он обернулся: красивый худощавый мужчина, едва достигший зрелости. Мое неожиданное появление высекло из его глаз искру гнева, но быстрота, с которой он овладел собой, свидетельствовала о безупречном воспитании.
– Я знаю, что мое вмешательство – непростительная дерзость, – продолжал я с учтивым поклоном, – но, поскольку ты – главный служитель культа А-Рака, а мне стало известно о грозящей твоему богу опасности, то я рискнул совершить неучтивый поступок, чтобы тем скорее сослужить тебе хорошую службу.
– Ты узнал о грозящей богу
– Позволь мне, – предложил я, – предупредить твои сомнения и без обиняков изложить мое дело. Меня зовут Ниффт Эфезионит, вот уже много лет я веду кочевую жизнь, преимущественно в качестве солдата удачи; не всегда путь мой был легок, случалось мне попадать и не в самые красивые ситуации, но я всегда честен в делах, а что до учености, то тут я дам фору многим. Итак, за то, что я тебе принес, мне, надеюсь, заплатят; сколько – решать тебе, ибо моя весть, насколько я знаю, может оказаться далеко не новой для тебя, либо твой, несомненно, более изощренный ум опознает в ней подделку, либо она может оказаться ничего не стоящей по другим причинам, о которых я не имею понятия.
Тут я вытащил из-за пазухи истертый на сгибах и порядком захватанный кусок пергамента, чтобы показать священнику, что предмет торговли при мне, однако в руки ему пока не дал.
– Я принес тебе листок с записанной на нем балладой – такие продают на каждом углу по медному грошу за штуку, – однако этот я отыскал в лавке старьевщика на Зыбучих-Песках-Эвона-Где, самом западном острове Минускулона. Как ты увидишь, если купишь его у меня, на нем не вся баллада, а лишь фрагмент: четыре полных катрена и первая строка пятого. Учитывая обычные размеры таких листков, можно сказать, что тут не хватает нескольких четверостиший. Судя по почерку, могу предположить, что переписчик был из Колодрии, но утверждать не стану. Однако сам по себе этот листок никогда не привел бы меня сюда. Но два или три месяца спустя мне довелось пересекать Большое Мелководье – как ты понимаешь, спешить мне было некуда, я странствовал скорее удовольствия ради, чем с какой-то определенной целью, – где до меня стали доходить настойчивые слухи касательно твоего народа. Вкратце суть их была такова: пройдет совсем немного времени, и двери золотых подвалов Хагии распахнутся, никем не охраняемые.
– Говоришь, ты слышал это от многих? – По глазам Паанджи Пандагона было видно, что нетерпение борется в нем с вежливостью.
– В Люлюмии мне довелось услышать, как два старых портовых грузчика делились этой информацией с другими. В лебанойской таверне торговец полипами, который сидел за соседним столиком, нашептывал об этом своей сестре, шлюхе. На пароме, перевозящем любителей азартных игр в Гламару, я подслушал, как один вор за чаркой вина делился новостью с другим. Слухи, Первосвященник, если, конечно, уметь отличать зерно истины от прикрас молвы, могут оказаться творимой Историей.
– Ты прав, разумеется. «Двери золотых подвалов Хагии распахнутся, никем не охраняемые…» Н-да… зловещее предсказание, не так ли? Ну, так, может, ты позволишь?.. – И он протянул руку за пергаментом.
Я передал ему листок, на котором было написано следующее:
С серьезным видом Пандагон читал и перечитывал эти строки, пока наконец его плечи не приподнялись, как у человека, пытающегося справиться с легким приступом малодушия или тревоги.
– Что все это означает, я, по большому счету, не пойму, но общий глумливый тон стихотворения, примечательное сочетание насмешки и угрозы… в высшей степени меня тревожат.
