Зайдя в шатер, где собравшиеся представители полисов все еще продолжали свои бесконечные споры о том, что следует делать дальше, Аристид сообщил им ошеломляющую весть. Известие Аристида вызвало настоящий шок. Сразу же нашлись те, кто обвинил афинянина в преднамеренном обмане. Брань и препирательства разгорелись с новой силой. Аристид покинул этот гудящий улей.
— Они все сошли с ума! — в бессилии сказал он Фемистоклу. — Я отказываюсь вообще что-либо понимать!
— Теперь ты видишь, с кем и как здесь приходится сражаться! — мрачно усмехнулся Фемистокл. — И еще вопрос, кто более страшный враг, персы или свои!
Но грекам опять повезло. В это самое время к союзному флоту пробилась триера с теносскими перебежчиками во главе с Пантием, сыном Сосемена. Пантий полностью подтвердил все сказанное Аристидом. Теперь уже самым неверующим пришлось признать факт полного окружения и необходимости битвы у Саламина. Все разъехались по своим отрядам и начали лихорадочно готовиться к неминуемому сражению.
С восходом солнца Фемистокл обошел на лодке корабли, выступив перед всем флотом. Речь его была до предела лаконичной:
— Человеческая природа такова, что порою благородные порывы соседствуют с низменными страстями. Однако в жизни каждого наступает момент, когда надо и должно руководствоваться только благородным порывом Именно такой момент настал ныне! Греция надеется на каждого из своих сыновей! Я сам пойду на передовой триере, и пусть каждый из вас явит собой сегодня пример храбрости и самопожертвования! У нас нет выбора. Мы должны победить или умереть!
Речь Фемистокла заглушали приветственные восторженные крики. Подъем духа был велик, и все клялись друг перед другом не отступать перед лицом смерти. Над флагманской триерой был поднят красный плащ Фемистокла. Считается, что это был первый в истории всех военных флотов боевой сигнал.
Затем по сигналу трубы разом опустились в воду весла и сотни триер, держа равнение и постепенно, от гребка к гребку, набирая ход, двинулись навстречу персидской армаде.
Афинский наварх, казалось, предусмотрел все, что только было в его положении возможно. Очень удачно Фемистокл выбрал не только место, где в узости огромный персидский флот просто не мог развернуться во всю мощь. Кроме этого продуманно он определил и время сражения, когда со стороны моря начинает дуть свежий ветер, нагоняющий в пролив волну. Этот ветер почти не мешал низкосидящим кораблям эллинов, зато был весьма неприятен тяжелым на ходу и высокобортным персидским, которых сильно кренил и затруднял маневрирование.
Вид бесчисленного персидского флота, перекрывшего собой весь пролив, был более чем впечатляющ. Казалось, что частоколом мачт персы заполнили все море до самого горизонта. А толпы толпившихся на палубах воинов создавали впечатление о невозможности их одоления. В какой-то момент пыл союзников стал снова убывать. Триеры постепенно замедляли ход. Тетрархи явно пытались оттянуть страшный момент начала схватки. Именно в эти минуты в смертельном страхе повернул назад военачальник коринфян Адимант, тот самый, который совсем недавно столь яростно обличал Фемистокла. За ним, воздев паруса, устремились и все коринфские корабли. Этих вернуть уже не успели.
На ряде пелопоннесских кораблей уже стали подумывать о том, что не лучше ли и им будет, пока не поздно, повернуть вспять по примеру коринфян. Момент был самый критический, ведь поверни вслед за коринфянами хотя бы еще один, за ним уже неминуемо повернут и все остальные. Персы, конечно же, воспользуются столь благоприятным моментом, и тогда все для греков будет кончено навсегда!
Нужен был кто-то, кто хотя бы ценой своей жизни переломил ситуацию и первым бросился на врага. И такой человек, к счастью, нашелся! Это был афинянин Аминий. Видя, что соседние с ним корабли начали замедлять свой бег, а некоторые и вовсе уже хотят менять курс, он, наоборот, велел своим гребцам приналечь на весла. Нарушив строй, триера Аминия вырвалась далеко вперед и дерзко бросилась на ближайший из персидских кораблей.
— Смотрите, как погибают настоящие мужчины! — кричал Аминий отставшим.
На полном ходу Аминий таранил форштевнем первого попавшегося ему по курсу перса. Кованный бронзой таран глубоко вошел в корпус неприятельского корабля. Набирая воду, тот резко накренился. Аминий попытался, было, гребя назад, высвободить свой таран, но это ему не удалось. Оба корабля застыли, сцепившись намертво. А на палубах обоих уже кипела отчаянная рукопашная схватка. И персы, и греки, желая добиться первого успеха в начавшемся сражении, молча резались бронзовыми мечами, стараясь не поскользнуться на мокрой от крови палубе.
Пример Аминия воодушевил, и вот уже еще сразу десяток триер разом врезались во вражеские порядки, за ними еще и еще. Потрясая мечами и копьями, греки оглашали окрестные воды своим боевым кличем:
— Гера! Гер-ра! Гер-ра!
Прошло четверть часа, и бой превратился уже во всеобщую свалку.
Первым из эллинов, захватившим персидский корабль, был афинянин Ликомед. Отбив отличительные знаки с захваченного врага, он позднее посвятил их Апполону Дафнефору.
Позднее в Греции рассказывали легенду о неком женском призраке, который якобы возник перед греческими воинами в минуту их робости со словами:
— Трусы! Доколе будете вы еще грести назад?
На долю афинян выпало сражаться с опытнейшими финикийцами, составлявшими западный фланг персидского флота. Спартанцы сошлись со своими соплеменниками ионянами, занимавшими позиции на юго-восточном фланге у Перея. Увы, но расчет Фемистокла на голос крови ионян почти не оправдался. В решающий момент почти все они остались на стороне Ксеркса. Лишь несколько триер в ходе боя перешли на сторону греков и, примкнув к спартанцам, сражались вместе с ними против своих же соотечественников. Остальные же ионийцы дрались столь ожесточенно, что, несмотря на все перипетии Саламинского боя, были впоследствии отмечены Ксерксом. Особенно отличились ионийский триерарх Феоместор, ставший за свершенные им подвиги при Саламине тираном Самоса, и его помощник Филак, внесенный за отличие в список «благодетелей» царя и пожалованный большими землями. И Феоместор, и Филак произвели настоящее опустошение в спартанских рядах, отправив на дно не одну триеру.
Сам Фемистокл дрался впереди афинского флота, тараня и топя попадавшиеся ему на пути персидские корабли. Над мачтой его триеры развевался огромный флаг с вещей совой — символом мудрости и вечности Афин. Стоя на носу своего корабля, под градом стрел в сдвинутом на затылок боевом шлеме с султаном, Фемистокл, размахивая мечом, кричал своим соотечественникам:
— Вперед, сыны Эллады! Вперед!
Позднее поэт Эсхил увековечит эти слова в своей поэме:
Рядом с флагманом афинского наварха вспарывали могучими клыками-таранами волны почти две сотни длинных и изящных афинских триер. Мерно и дружно вздымались ряды весел, разгоняя триеры в неукротимом беге. Начальники гребцов клевесты ободряли гребущих. Отрывистые трели флейтистов все убыстряли и убыстряли темп гребли. Стоящие на палубе воины, сжимая мечи и луки, готовились схватиться с приближающимся врагом. Над морем от триеры к триере, от отряда к отряду перекатами несся единый гортанный крик:
— Гера! Гер-ра! Гер-ра!
Триера Фемистокла свалилась борт в борт с огромным кораблем одного из самых опытных флотоводцев Ксеркса — Ариамена. С высокобортного персидского корабля афинскую триеру буквально засыпали градом стрел и копий. Вероятно, что Фемистоклу пришлось бы не сладко, если бы не случайно оказавшиеся рядом триеры неутомимого Аминия и пелийца Сосикла. Оба они, видя тяжелое положение
