корабль.
С берега за происходящим в зрительную трубу наблюдал и Суворов. Еще несколько дней назад передал он на флотилию многих своих солдат.
— Сам остался гол как сокол! — говорил он. — Но как бы я желал сам участвовать в сем абордаже!
Более четырех часов длилось избиение турок в лимане. И, несмотря на то что турки бились с упорством обреченных, бросаясь вплавь с ножами в зубах на наши галеры, все было напрасно. К полудню сражение было окончено. От смерти и плена не ушел никто!
Потери Гассан-паши были ошеломляющи. На песчаных пляжах Кинбурна догорали пять линейных кораблей и более десятка мелких судов. По всему лиману колыхались на волнах тысячи и тысячи трупов. Внес свою лепту во всеобщий разгром и суворовский блок-форт, расстрелявший два проходивших мимо него фрегата. Еще один линейный корабль был взят на абордаж бригадиром Корсаковым. Над ним уже подняли Андреевский флаг. Разъезжавшие по песчаной косе казачьи пикеты устало сгоняли толпы пленных турок. Победно рокотали барабаны. Все кричали «ура».
Жалкие остатки судов, не успевших вырваться из лимана (два фрегата и семь шебек), сбились в кучу под стенами Очакова, ища там спасения. Но напрасно. Спустя полторы недели настал и их черед испить чашу горечи до дна. Гребная флотилия на рассвете атаковала неприятеля и, несмотря на сильный огонь с крепостных стен, сожгла все суда до единого. Так была поставлена последняя точка в долгой и кровавой морской битве за Очаков. Отныне Днепровские воды стали нашими, а крепость лишилась любой помощи извне.
На другой день хоронили погибшего в сражении Сидора Белого. При его отпевании впереди российских офицеров стоял с обнаженной головой Суворов, а среди запорожцев, рядом с Антоном Головатым, был Поль Джонс. Могилу вырыли в самой церкви, сверху положили чугунную плиту.
Теперь же Поль Джонс получил за победу орден Святой Анны первой (высшей!) степени. Несмотря на довольно сложные взаимоотношения, сложившиеся между двумя российскими адмиралами — американцем Полем Джонсом и немцем Нассау Зигеном, действия русских сил в Лимане были больше чем успешные.
«Оба адмирала. — отличавшиеся предприимчивостью, решительностью и соревновавшие между собой, оказались на высоте», — свидетельствует «История русской армии и флота».
Вскоре после победы отношения между Джонсом и Нассау-Зигеном окончательно испортились. В свое время принц Нассау «наследил» по всей Европе, недаром его называли «воином всех лагерей и царедворцем всех дворов». Пользуясь близостью с фельдмаршалом Потемкиным, Нассау в своей победной реляции приписал все лавры победы исключительно себе. Неизвестно, то ли благодаря проискам Нассау-Зигена, может, просто из-за своей несдержанности, но Поль Джонс нажил врага в лице самого Потемкина. Впрочем, думается, принц все же приложил к этой интриге свою руку. По крайней мере, до нас дошло его письмо Потемкину со следующими строками: «Как корсар, он (Поль Джонс) был знаменит, а во главе эскадры он не на своем месте…». Написанное Нассау-Зигеном иначе как заурядным доносом назвать нельзя.
Затем уже и сам Потемкин отписал в столицу Екатерине: «Сей человек неспособен к начальству, неретив, а может быть, и боится турков. Притом душу имеет черную… Может быть, для корысти он отваживался, но многими судами никогда не командовал. Он нов в сем деле, команду всю запустил, ничему нет толку: не знавши языка, ни приказать, ни выслушать не может».
Звезда Поля Джонса в России начала понемногу закатываться. Говорят, что Екатерину II особенно волновали явно республиканские взгляды Поля Джонса.
Критиковал Джонса и Суворов, как, впрочем, и других новых кондотьеров, упрекая в поверхностном отношении к службе: «Коли по прихоти их не сбывается, сразу грозят отставкой». Много копий сломано историками и из-за батареи на стрелке Кинбурнской косы. Батарея была построена Суворовым на самой оконечности косы и сыграла решающую роль в сражении 18 июня 1788 года, когда ее огнем была уничтожена значительная часть турецкого флота.
Поль Джонс утверждал впоследствии, что идею сооружения батареи подал Суворову именно он.
В письмах Суворова мы находим ответ, кому же принадлежит здесь пальма первенства. Действительно, прибыв на театр военных действий, Поль Джонс сразу отметил удобную позицию для сооружения укрепленной батареи. Она смогла бы не только контролировать проход в лиман, но и оказала бы большую поддержку кораблям. А те, в свою очередь, смогли бы своим огнем также поддержать батарею. Суворов ясно видел необходимость строительства батареи и без советов «англо-американца», как он его иногда называл. Но он был не только теоретиком. «Поль Джонс бредил здесь батареей на косе, до сего времени исполнить сие не было возможно, ничего не решено, дыры латаем спустя рукава… Он (Поль Джонс) пишет мне про батарею словно министр», — писал генерал-аншеф. При первой возможности батарея была построена.
После разгрома турецкого флота Очаков оказался полностью блокирован. Боевые действия на море в Лимане практически закончились. 9 декабря 1788 года Очаков пал. К сожалению, участвовать в штурме Джонсу не пришлось. По распоряжению императрицы он был отозван в Петербург: обстановка на Балтике осложнилась, Швеция объявила войну России. Флот противника вошел в Финский залив и угрожал столице. В дополнение ко всему 15 октября в море на флагманском корабле «Ростислав» неожиданно умер Грейг. Россия потеряла выдающегося моряка, храброго и преданного адмирала. Что касается Джонса, то он лишился своего главного заступника. Отныне он оставался один на один со всеми своими явными и тайными недоброжелателями. «Неожиданное известие о смерти Сэмюела Грейга, — писал Поль Джонс, — меня очень огорчило. Во-первых, я потерял друга, который к тому же был близок к императрице. Во-вторых, его смерть явилась непосредственной причиной моего отъезда с Черного моря. С сэром Сэмюелом мы не только прекрасно понимали друг друга, но и были абсолютно убеждены в необходимости нашей службы императрице… Я мог только мечтать, чтобы мои отношения с коллегами в России были такие, как с Грейгом на флоте и с Суворовым в армии». Между тем в Кронштадте и Петербурге прошел слух: Джонс едет на место Грейга. И снова встревожились англичане: «пират-янки» — командующий Балтийским флотом?!
В последний раз виделись они с Суворовым. Наступила осень. Суворов на прощание подарил Полю бобровую шубу и подбитый горностаем доломан. Он не раз величал его Дон Жуаном, и теперь сказал: «Возьмите, Джонс, вам они подойдут, вы ведь французский кавалер. Для вашего брата Суворова годится серая солдатская шинель и забрызганные грязью сапоги. Прощайте».
Планируя по пути в Петербург заехать в Варшаву, Джонс направляется в Киев. Здесь он встречается с М. И. Кутузовым.
Ставший уже известным в русской армии молодой генерал только что оправился от тяжелого ранения, полученного под Очаковым, и тоже ехал в Петербург. Его сопровождали Беннигсен и совсем еще молодой Багратион. Встреча с боевыми соратниками была неожиданной, но приятной. По предложению Кутузова решили ехать вместе. И вот после короткого отдыха в Киеве все четверо отправляются в путь. Маршрут выбрали — Минск, Двинск, Псков. Дорога зимняя — санная кибитка, резвая тройка да звонкие бубенцы. Ехали не спеша и к вечеру 28 декабря добрались до Петербурга. Столица готовилась к встрече Нового, 1789 года. Жизнь в Петербурге шла обычным порядком, несмотря на войну. Скованные льдом корабли стояли разоруженные в своих гаванях. Адмиралу оставалось только включиться в светскую жизнь столицы.
До середины марта жизнь Джонса в Петербурге никак нельзя было назвать скучной. Остановился он в дорогих номерах одной из лучших гостиниц. Был принят ко двору. Его денежные расходы в дополнение к адмиральскому жалованию щедро оплачивались казной. Герой Очакова, американский моряк, Джонс постоянно находился в центре внимания петербургского общества. Очевидно, именно к этому времени относится его портрет, исполненный неизвестном автором в виде миниатюры; он был приобретен императорским Эрмитажем. Только одно тревожило адмирала — это отсутствие определенности в дальнейшей службе.
Судя по всему, императрица колебалась — британское лобби в российской столице было достаточно сильное. И все же жаловаться на отношение императрицы, чиновничьего Петербурга и света в целом у Джонса не было никаких оснований. Но случай, происшедший с адмиралом в гостинице на Большой Морской, где он остановился, положил начало концу его службе в России… Однако об этом чуть позже…
Несмотря на внешнюю доброжелательность императрицы и данную ей Джонсу аудиенцию, никакого нового назначения он не получил.
При каждом визите Джонса в адмиралтейств-коллегию ему отвечали кратко:
