В полдень 9-го никого от нас не было видно. 10-го течь прибавилась, а 11-го числа с вечера до полночи так увеличилась, что во все помпы, котлами и ведрами изо всех люков едва могли удержать воду, и мы за то время были точно на краю гибели».
Вдалеке среди пенных водяных валов палил пушками, прося о помощи, фрегат «Крым», но помочь ему не мог никто. Прошел час, другой, и выстрелы с него внезапно стихли.
— Никак, конец «Крыму» пришел! — крестились на стонущих под напором ветра кораблях. — Отмучились, сердешные!
Из донесения капитана бригадирского ранга Паоло Алексиано: «Ветер, усиливаясь, сделался крепкий и напоследок чрезвычайный шторм с дождем и превеликой мрачностью. На порученном мне фрегате „Св. Андрей“ изорвало паруса, и от множества вливаемой в него воды он едва не затонул. В оное время оказались видимы со сломанными от шторма мачтами от нас между N и Ost два корабля, один из них без всех мачт, другой с одной фок-мачтой… и два фрегата 10-го числа в 3 часу пополудни превеликой качкой сломило грот и бизань-мачты, осталась одна фок. При оном величайшем несчастии, претерпя чрезвычайные беспокойства и опасности при употреблении всевозможного старания, прибыл на севастопольский рейд.»
Наконец суда стали по одному возвращаться в Севастополь. Вид их был ужасен! Избитые корпуса с выбитыми обшивными досками, обрубки мачт и обрывки парусов. Первой мыслью встречавших их на берегу было то, что эскадра наголову разгромлена турками, столь трагично было зрелище полузатонувших кораблей и фрегатов, не говоря уже об измученных и едва державшихся на ногах офицерах и матросах.
Собиралась эскадра крайне медленно. Бывало, что приходило в день по одному судну, а бывало, что по нескольку дней и вообще никого не было. В Севастополе воцарилась печаль. Беспомощность ожидания была столь невыносима, что семьи не вернувшихся моряков сутками простаивали на берегу, вглядываясь в даль, не мелькнет ли вдали парус?
Ураган раскидал эскадру по всему Черному морю. «Святой Павел» отнесло аж к абхазским берегам. Лишь благодаря искусству своего командира Федора Ушакова «Святой Павел» смог вернуться в родную гавань, но без мачт, бушприта, парусов и руля. Приползли, как говорится, на честном слове.
Совершенно отчаялись ждать с моря и флагманскую «Славу Екатерины». Когда ж она показалась, то ее поначалу и не узнали, столь разительно отличалась эта развалина от еще недавно грозного и гордого линкора. На «Славе Екатерины» мачт не было вовсе. Вместо них торчали кое-как наспех сооруженные стеньги, нижний дек полностью ушел в воду, а сам корабль прямо на глазах собравшихся на берегу повалился на правый борт. Едва зайдя в Севастопольскую бухту, линейный корабль начал тонуть, пушечными выстрелами прося о помощи. Насилу спасли… Сойдя на берег, контр-адмирал Войнович немедленно отправил Потемкину письмо: «Нахожу себя несчастливейшим человеком и принужденным доносить о крушении наших сил, под моею командою состоящих. С лишком 20 лет как хожу в море и по всем морям был, но такого несчастия предвидеть не мог, и как спаслись, одному Богу известно».
В то же время контр-адмирал более иного сокрушался, что волнами разбит был его кормовой салон, а в штормовое море унесло все: личные вещи, деньги и золотую с бриллиантами жалованную императрицей табакерку. При расспросах о пережитом Войнович лишь вздыхал да истово крестился:
— Качки таковой я никогда и вообразить не мог! Страх! Сущий страх!
Когда наконец подсчитали все вернувшиеся с моря суда, то оказалось, что не хватает двух — фрегата «Крым» и линейного корабля «Мария Магдалина». О «Крыме» никто никогда больше ничего не слышал. Фрегат навсегда сгинул в штормовом море вместе со всей командой. Гибель его так и осталась одной из вечных тайн моря, которые вряд ли когда-либо будут раскрыты.
Состояние, в котором Черноморский флот вернулся в Севастополь, было ужасным. Все без исключения корабли нуждались в многомесячном ремонте. Не высок был и дух избежавших гибели команд. Особенно удручающе на всех действовала бесследная пропажа в штормовом море фрегата и линейного корабля.
О «Марии Магдалине» не скоро, но вести все же пришли. Были они, однако, весьма безрадостны. Во время шторма линейный корабль, как и большинство других судов Севастопольской эскадры, потерял все мачты, а затем ветром был унесен прямо в Босфор. Когда же ветер немного стих, турки окружили дрейфовавшее у самого берега судно. Капитан «Марии Магдалины» англичанин Тиздель, понимая, что победой неизбежная схватка для него кончиться не может, драться был особо не намерен.
— Как потерпевший жесточайшее кораблекрушение я имею теперь полное право более не сопротивляться! Крушение оправдывает спуск флага всегда!
Желая сдаться, он собрал офицерский совет. И хотя офицеры, как один, высказались за бой, Тиздель все же спустил кормовой флаг. Турки немедленно сняли команду, всех заковав в кандалы. Сам же корабль под радостные крики многотысячных толп зевак втащили в Босфор и поставили напротив султанского дворца как первый боевой трофей. Султан Селим таким подарком был доволен чрезвычайно.
— Вот, — говорил он своим приближенным. — Я еще и не начинал по-настоящему воевать, а гяуры уже сами плывут к нам, чтобы сдаться. Само море помогает нам, что же станет с неверными, когда они услышат гром моих пушек?
— О, великий из великих! — падали перед ним на колени вельможи. — Только ты способен потрясти основы вселенной и донести священное знамя пророка до крайних ее пределов! Надменная гордость московитов рассыплется в прах перед твоей поступью! Шторм, разметавший и побивший флот московитов, — есть великое предзнаменование твоей победы!
В тот день в Константинополе палили пушки, а нищим на Галате разбрасывали медные монеты и куски жареной баранины.
Когда известие о печальном исходе плавания эскадры Войновича доставили Потемкину, тот впал в крайнее отчаяние. Один-единственный шторм надолго вывел из строя весь корабельный флот России на Черном море, в один миг перечеркнув все планы князя. Недоброжелатели позднее говорили, что Потемкин был столь удручен, что полагал войну уже проигранной и даже думал, как быстрее вывести войска и флот из Крыма, который не сегодня завтра все равно достанется туркам На самом деле заключать мир с турками и уступать им Крым Потемкин не собирался.
— Было у меня две руки, на море Черное положенных: эскадры Севастопольская да Лиманская! — изливал он душу своему другу и помощнику поэту Петрову. — Одну теперь море побило, и остался я нынче однорук! Не турки ударили, но Господь!
— Ничего, Григорий Александрович! — утешал его Петров. — Кто управляется при одном глазе, тому и с одною рукою совладать можно, была бы голова на плечах!
Посмеявшись шутке, светлейший несколько успокоился, а успокоившись, грохнул кулаком по столу:
— Я еще так султана за шальвары потрясу, что враз всех своих мамок забудет!
Русско-турецкая война еще только начиналась. Небывалый по силе шторм значительно ослабил Черноморский флот, надолго выведя его из строя в самый ответственный момент. Но русские моряки еще возьмут свое! Впереди еще будут не только Измаил, Фокшаны, Мачин и Рымник, но и морские победы при Керчи, Гаджибее и Калиакрии! Впереди еще будет слава и бессмертие Ушакова!
А что же сталось с плененным капитаном 2-го ранга Веревкиным и его товарищами? Спустя несколько дней после боя на столе у светлейшего лежал подробный мордвиновский отчет о произошедшем сражении и последовавшем крушении плавбатареи. Что же писал и кого обвинял в письме Николай Семенович Мордвинов? Контр-адмирал называл виновными всех, кроме себя! Мордвинов писал так: «Сколько я мог узнать, то неудача произошла оттого, что Ломбард, который был назначен со своею галерою, пошел на батарею, а галере приказал сняться с якоря и идти вслед; другая галера не скоро снялась с якоря и потеряла батарею из виду. Батарея же поторопилась идти одна и не соединенно с двумя галерами, как от меня было приказано».
Из отчета командующего выходило, что главный виновник происшедшего — Ломбард. Но дело в том, что одновременно с мордвиновским докладом на стол Потемкина лег еще один. Автором второго письма был не кто иной, как Юлиан де Ломбард! Каким образом, находясь в плену, да еще в такой малый срок, он смог переправить свое послание, остается загадкой и поныне. О чем же писал мичман Ломбард? И зачем ему вообще понадобилась эта затея с письмом? Ответ ясен из содержания его бумаги. Мальтийский рыцарь
