Адмиралтейств-коллегия непрерывно направляла экспедиции на север, восток и юг – русский флот спешил осваивать океанские просторы.
Глава пятая
Ступай и встань средь окияна
И брось своих гортаней гром.
Бомбардирский корабль «Гром» невелик собою, всего в девяносто пять футов длиной, а шириной в двадцать семь. Полсотни матросов и пять офицеров составляют всю его команду.
Для эскадренного боя корабль этот не приспособлен. Его дело – бомбардировать приморские крепости.
Еще в конце семнадцатого века французы первыми установили на шаткую корабельную палубу тяжелые мортиры для навесной стрельбы по берегу. Так был создан новый тип судна – бомбардирский галиот.
Главное оружие «Грома» – две огромные мортиры, что стоят на свинцовых поддонах, чтобы палуба при выстрелах не проседала. Палят мортиры эти будь здоров да и бомбы бросают немалые, пудов на пять- шесть! Помимо мортир на случай нападения неприятельского корабля в море вдоль бортов еще десяток шестифунтовых пушек расположено. На первый взгляд вроде бы и немного, но если капитан с головой да команда лихая, этого вполне хватит, чтобы отбиться.
«Что ж, – решил мичман Ильин, добираясь попутной шлюпкой к стоявшему на рейде «Грому», – будем считать, что мне повезло».
Взобравшись по штормтрапу на борт корабля, представился он капитану «Грома» лейтенанту Перепечину.
Иван Михайлович Перепечин был личностью на флоте известной. Славился капитан «Грома» двумя особенностями: пристрастием к пальбе бомбами и любовью к сказкам. Служителей своих по этой причине именовал он, в зависимости от настроения, то добрыми молодцами, то соловьями-разбойниками, корабль – Горынычем, а заведовавшего корабельной комиссарской частью мичмана Василия Машина за худобу и должность занимаемую – Кащеем.
Нового командира мортирной батареи Перепечин встретил приветливо:
– Знакомься с Горынычем, добрый молодец, – сказал, руку пожимая, – денька два тебе на то определяю, и за дело!
Однако уже через час Ильин встал на погрузку. А спустя день заменил убывшего в столицу ревизора. Ему капитан корабля и поручил перечесть все погруженные припасы.
Захватив с собой матроса с фонарем, спустился Ильин в трюм. В лицо сразу же пахнуло затхлостью. В углах возились крысы.
– А ну-ка, подсвети! – Мичман с трудом пробирался среди завалов провизии.
Шедший сзади служитель поднял над головой фонарь. Серые твари разом смолкли, шмыгнув в стороны. Но ушлый матрос, изловчившись, все же пнул одну из них вдогонок. Здоровенная крыса с облезлым хвостом, взвизгнув, отлетела далеко в сторону и исчезла во тьме.
– Эка сволочь, – пробурчал матрос, почесывая босую ногу, – все же, подлая, грызанула!
– Свети ближе! – Ильин принялся пересчитывать провизию.
Слева от прохода громоздились тяжелые кули с овсяными крупами.
– Всего сто двадцать один пуд, – записал он, капая чернилами.
Далее шли дубовые бочки, перехваченные обручами, – там солонина. Рядом соль и масло, но уже в бочках дерева соснового. За ними внавалку гора пятипудовых мешков, в них мука, ржаные и пеклеванные сухари. Подле борта бочонки с красным вином, уксусом и сбитнем.
Из интрюма перешли в каюту шкиперскую. Там Ильин подсчитал сало и парусину, брезент и кожи. Оттуда сразу в крюйт-камеру.
Крюйт-камера на «Громе», как и на других небольших судах, была одна и располагалась в кормовой части, недалеко от камбуза.
У тяжелой дубовой двери сдал мичман часовому ключи, отстегнул шпагу и снял башмаки. Сопровождающий его констапель вставил в особый фонарь сальную свечу, дно фонаря залил водой и, не торопясь, отпер дверь. В середине крюйт-камеры помещался обитый свинцом бассейн, туда перед боем ссыпали порох для набивки картузов. Вдоль стен на решетчатых полках были расставлены бочки с порохом и пороховой мякотью, разложены картузы, кокоры, фальшфееры и прочие артиллерийские снаряжения. Меж ними ящики с углем от сырости.
Покончив с крюйт-камерой, доложил Ильин капитану:
– Порох сухой и готов к действу. В каморе порядок добрый.
– Ну и ладно, – отвечал Перепечин, таким докладом Довольный, – пора нам и откушать чем Бог послал.
В тот день по приглашению офицеров капитан обедал в кают-компании. Похлебав супца и отодвинув в сторону оловянную тарелку, Ильин обратился к Перепечину:
– Дозволено ли нам, Иван Михайлович, жалование будет женам частично оставлять?
– Намедни флаг-капитан обещал таковой ордер на подпись адмиралу изготовить. Кстати, жена твоя ноне где обитает? – Да здесь, в Кронштадте.
– Тогда съезжай сегодня с обеда домой, боле времени не будет!
Но отбыть днем на берег Ильину так и не удалось. Навезли баржами гаубичных и мортирных бомб, погрузкой которых он и занимался. Каждую обмерял, сходны ли диаметры бомбовые с калибрами мортирными. За отсутствием свободных помещений велел раскладывать бомбы в сбитые из досок ящики, которые матросы ловко крепили прямо к палубе между грот и фор-люками…
Шлюпкой Дмитрий добрался на Кронштадтскую, набережную уже затемно. На звон колокольца выбежала девка-прислужница.
– Ой, барин приехали! С прибытьецем вас! – затара торила она, пропуская в переднюю.
Скинул Ильин шляпу, шпагу отставил. А навстречу уже бежала радостная Екатерина Никитична, его единственная и несравненная Катя, Катюшенька.
– Митенька мой! – только и смогла произнести, утонув в его объятиях…
Утром следующего дня Дмитрий Ильин был уже на корабле, не ведая, что впереди разлука с любимой на шесть долгих лет.
Несмотря на все прилагаемые старания, уходящая в Средиземное море эскадра смогла вытянуться на рейд только к середине июля.
Четырнадцатого числа адмирал Спиридов поднял свой флаг на корабле «Евстафий» и отдал ордер:
«Все суда эскадры должны быть готовы к походу сего числа, дабы, когда повеление дано будет, не мешкая ни получаса, могли вступить под паруса…»
На другой день на свежем кронштадтском ветру весело заполоскались длинные косицы трехцветных вымпелов и огромные полотнища андреевских флагов. Эскадра рапортовала флагману о готовности к походу.
Тогда же был проведен командам и судам депутатский смотр, на котором представители адмиралтейств-коллегий лично убедились в справедливости письменных докладов. Спиридов, правда, пытался выпросить еще две недели на окончательное приготовление к отплытию, ссылаясь на то, что стали на эскадре множиться от великой тесноты хворые и немощные…
Но депутаты просьбе не вняли, а, надвинув парики на лбы покрепче, отвечали доверительно:
– Плавание нам задерживать ноне никак нельзя, сама государыня каждодневно торопят, а что народ хворать стал, не такая уж и беда. Хворые перемрут, а здоровые останутся. Осьмнадцатого числа
