русский народ один из самых талантливых. Но есть целый ряд свойств, которые упорно не позволяют ему выйти на достойные позиции в мире. Это прежде всего ксенофобия, вера в непогрешимого, как говорили когда-то, «природного» царя. Да попросту сказать, холопство. Когда человек не хочет жить своим умом, передаёт кому-то другому право распоряжаться своей жизнью в обмен на безответственность, не уважает себя — вряд ли он может рассчитывать на достойное место в социуме. Это касается и отдельных людей, и целых народов. Все это вместе я бы назвал холопством. Думаю, именно оно и не пустило Россию в лидеры в семнадцатом веке… И не пускает сейчас.
— Так холопов-то уже давно нет, — крикнул кто-то из центра аудитории.
— Зато холопства более чем достаточно, — заметил Чигирев, невольно вспомнив последнее заседание кафедры, и, словно спохватившись добавил: — Благодарю вас за внимание, господа, и до встречи через неделю.
С этими словами он поднял свой портфель и направился к двери. Однако когда историк вышел в коридор, дорогу ему преградил коренастый мужчина лет сорока пяти — пятидесяти, одетый в деловой костюм.
— Сергей Станиславович? — полуутвердительно обратился он к доценту.
— К вашим услугам, — легко поклонился Чигирев.
Незнакомец продемонстрировал ученому книжечку с двуглавым орлом и надписью «ФСБ РФ» и представился:
— Андрей Михайлович Селиванов, генерал-майор. Если я не ошибаюсь, полгода назад вы привлекались в качестве эксперта к расшифровке рукописей архива царской семьи.
— Архива дома Романовых, — уточнил Чигирев. — Документы относились к концу шестнадцатого века.
— Значит, с условиями секретности знакомы, — констатировал Селиванов. — Нам снова нужна ваша помощь. Правда, в этот раз секретность будет выше, но и гонорар побольше. Вас устроит пять тысяч рублей за полудневную консультацию?
— Вполне. А когда нужно к вам приехать?
— Немедленно. — Глаза Селиванова стали жесткими.
— Неужели есть такие исторические документы, которые не могут подождать до завтра? У меня еще дела.
— Отложите их. Вы нам нужны немедленно.
Это уже прозвучало как приказ.
— Ну что ж, — сдался Чигирев, — я к вашим услугам.
Он быстро начал набирать на мобильном телефоне номер кафедры. Селиванов жестом пригласил доцента следовать за ним.
Когда Чигирев закончил, они уже спускались по лестнице. Селиванов заговорил первый:
— Как я понял из вашей лекции, вы сторонник демократии и западник?
— Вы слушали мою лекцию? — удивился Чигирев.
— Увы, только ее окончание.
— Вообще-то да, — признался Чигирев. — Но разве успехи западных демократий не убеждают вас в том, что этот путь развития цивилизации наиболее перспективен?
— Сколько вам лет? — вопросом на вопрос ответил Селиванов.
— Тридцать два. А что?
— Вы видели только упадок советской системы, — с сожалением в голосе произнес Селиванов. — Поэтому для вас Запад ассоциируется с достатком и успехом, а СССР — с дефицитом и бытовой неустроенностью. Мы, старшее поколение, помним и лучшие времена. И вот мне, например, еще никто не доказал, что социалистическая система не имела шансов на выживание.
— Возможно, — пожал плечами Чигирев. — Но история распорядилась иначе.
— Это могла быть только трагическая ошибка. Да и ваше отношение к так называемому холопству небесспорно. Вы не думали, что это на самом деле цемент, спаивающий нацию?
— Для меня любая форма самоуничижения противна, — покачал головой Чигирев. — Человек должен прежде всего уважать себя и других. А в холопстве нет уважения. Там либо слепое повиновение, либо презрение к окружающему миру. А созидание и прогресс могут проявиться только при взаимном уважении людей друг к другу. Впрочем, мы отвлеклись, — добавил он, стараясь уйти от принявшего странный оборот разговора. — Расскажите лучше о том деле, по поводу которого вы меня пригласили.
— В машине, — сухо обрубил генерал.
У подъезда, прямо под знаком «остановка запрещена», их ожидала белая «Волга» с включенным двигателем. Впереди рядом с водителем сидел огромный мужчина в полевой военной фор-ре с погонами подполковника.
Генерал распахнул перед историком дверцу и жестом пригласил садиться в машину. Когда «Волга» тронулась, Селиванов представил подполковника:
— Знакомьтесь, это Вадим Васильевич Крапивин. Он ознакомит вас с деталями дела. Но для начала я хочу у вас кое-что уточнить. Скажите, вы допускаете возможность существования машины времени?
Чигирев удивленно посмотрел на генерала.
— По-моему, это фантастика, — пробурчал он.
— А если бы вы узнали, что в ходе научного эксперимента нам удалось открыть «окно» в прошлое, что бы вы сказали?
— Я бы сказал, что это величайшее открытие, — медленно проговорил историк. Во рту у него неожиданно пересохло. — Оно несет огромные возможности для изучения прошлого.
— И огромные опасности для настоящего, — добавил Селиванов. — Вадим Васильевич, расскажите, пожалуйста, Сергею Станиславовичу, с чем связан его вызов в наше ведомство.
Крапивин рассказал. Чигирев слушал внимательно, лишь иногда задавая уточняющие вопросы. Первое волнение улеглось, и теперь историк лишь лихорадочно соображал, каковы могут быть последствия тех событий, о которых ему рассказывал подполковник. Было ясно, что розыгрышем и шуткой происходящее назвать нельзя. Но и в услышанное верилось с трудом. Когда Крапивин, наконец, дошел до эпизода с засадой и замолчал, Чигирев откинулся на сиденье и, растягивая слова, произнес:
— Да, наломали вы дров.
— Сами знаем, — проворчал Крапивин. — Если бы я не перекрестился тремя пальцами…
— Это бы вас не спасло, — прервал его историк. — Если вы действительно попали в период правления Федора Иоанновича или Бориса Годунова, то уже отсутствие бороды делало вас чужаками для местного населения.
— Какой бороды? — не понял Крапивин.
— В допетровской Руси мужчины должны были носить бороды, — пояснил Чигирев. — Это было признаком особого достоинства. Лишиться бороды было позором. Кроме того, в это время традиция брить бороду была характерна для поляков и шведов, противников в недавней войне. Так что появиться в русской деревне без бороды означало примерно то же, что прийти в послевоенный советский колхоз в форме офицера вермахта.
Крапивин тихо присвистнул.
— А почему вы считаете, что мы попали именно в этот период? — уточнил Селиванов.
— Именно в эти годы жил Федор Никитич Романов, отец будущего царя Михаила Федоровича. При Иване Грозном он был еще слишком молод. А в тысяча шестисотом году попал в опалу и был пострижен в монахи под именем Филарета. Так что, скорее всего, вы побывали в девяностых годах шестнадцатого века. Если это действительно наш мир, а не альтернативный. Но тогда я вообще умываю руки.
— Понятно, — кивнул Селиванов. — Но вот руки умывать не надо. Вам еще с пленным предстоит побеседовать.
— С каким пленным? — опешил Чигирев.
— Мы пленного взяли, — как-то недовольно проговорил Крапивин.
У тяжелой, обитой железом двери, рядом с которой дежурил автоматчик, Селиванов остановился.
— Вадим, ты не пойдешь с нами, — приказал он. — Пленный и так отказался с тобой разговаривать.
