Обычно они шли колонной. Впереди, прокладывая путь каравану, ехал Баском, за которым на длинном аркане бежал Джаг, следом ехали охотники – человек двадцать, за ними тянулись вьючные животные, груженные трофеями, а в хвосте каравана плелась вереница оборванных и растерянных пленников обоего пола, которых приходилось периодически сбивать в плотную группу при помощи кнута вовсе не потому, что они стремились сбежать, а в силу того, что они больше не располагали собой.
Когда на землю спускался сильный туман или начиналась пурга, обстановка осложнялась, и тогда приходилось устраиваться на привал, в противном случае можно было окончательно растерять весь живой товар.
На бивуаках Джага держали на коротком поводе, и он занимался хозяйством: разводил огонь, готовил пищу, стелил постель Баскому. Все это он делал машинально, пестуя в глубине души свою ненависть.
Раненая рука заживала, но доставляла еще немало хлопот – Джаг испытывал тупую боль в кисти каждый раз перед началом похолодания. Но он надеялся, что со временем это пройдет и к поврежденным мышцам вернется их прежняя сила и упругость. Так, во всяком случае, утверждал один тип из банды Баскома – коновал с горячечным блеском глубоко посаженных глаз, которого все называли Психом. На него Джаг должен был просто-таки молиться, потому что именно Псих сделал все возможное, чтобы сохранить ему руку: он каким-то чудом сшил два рассеченных сухожилия, что позволило сохранить подвижность пальцев и всей кисти в целом. Без него Джаг навсегда остался бы калекой.
Время шло своим чередом, давило монотонным, однообразным течением тоскливых дней, сменявшихся полными печали и боли ночами.
Незаметно для самого себя, Джаг стал смотреть на мир с жестким прищуром похолодевших глаз, мышцы его ног обрели рельефность и силу, легкие стали работать как кузнечные меха, развилась выносливость, и теперь он не задыхался и не хватал воспаленным ртом бедный кислородом воздух. Он раздался в плечах, закалился в горниле своих унижений и бед, а в его сердце навсегда поселились ожесточение и тоска.
Опаленный ненавистью, истерзанный ненастьем, Джаг подсознательно старался не погрузиться в состояние полного отупения, хотя и вел полувегетативный образ жизни, полностью замкнувшись в себе, чуждый внешнему миру.
Иногда какое-то странное озарение нисходило на него, и тогда он чувствовал себя так, будто растворялся в небе, становился легким и неуязвимым, свободным от тяжкого бремени своего тела, превратившегося в тутой клубок страданий и боли. В эти минуты он присоединялся к призраку Патча и скакал рядом с ним, убаюканный мелодией его речей.
Потом волшебное чувство исчезало, и он опускался на землю, чтобы очнуться в компании с Психом, который в припадке безумия скакал вокруг него и что-то хрипло каркал, широко разевая беззубый рот с почерневшими губами.
Независимо от того, слушали его или нет, он без конца монотонно бормотал странные, непонятные слова, полные гортанных созвучий, и в которых трудно было уловить хоть какой-либо смысл.
Часто по ночам он обращался к небесам с бесконечными речами, которые в конечном итоге неизменно обращались против тех, кого будили его гневные угрожающие тирады и кто ворчливо проклинал его и забрасывал камнями, лишь бы заткнуть ему рот.
Психа презирали, оскорбляли, издевались над ним, но, как ни странно, его и побаивались, испытывая суеверный страх. Он обладал широчайшими познаниями в области медицины, знал растения, излечивавшие раны и переломы, владел секретами древних лекарственных средств, изготавливать которые мог только он один.
Для авантюристов, рыскающих в поисках легкой наживы, Псих являлся своего рода гарантом их безопасности, и никому в голову не могла прийти шальная мысль прогнать его прочь.
Джагу, упорное молчание и отсутствующий взгляд которого он оценил по достоинству, Псих часто рассказывал то, о чем не говорил никому: о прошлом и будущем, о том, что было до агонии планеты и даже до того, как Земля стала Землей, и куда она неизбежно вернется, поглощенная небывалым вселенским катаклизмом.
Он обрушивал на парня бесконечные монологи, из которых Джаг не понимал и десятой части. Чаще всего в его рассказах встречалось слово, которое Псих явно смаковал, шлепая губами, прежде чем четко произнести:
– Па-лин-ге-нез![1]
Из-за бесконечного повторения таинственное слово заинтриговало Джага до такой степени, что беспрестанно звенело у него в голове дни и ночи напролет.
Однажды вечером, когда весь лагерь погрузился в сон, Джаг, будучи не в силах и дальше сдерживать свое любопытство, впервые обратился за разъяснением к Психу, нарушив тем самым свой обет молчания.
– Что значит то слово, без которого не обходится ни один ваш рассказ? Я имею в виду 'палингез'.
Псих посмотрел на парня так, будто видел его в первый раз.
– Па-лин-ге-нез, – поправил он его и повторил еще раз: – Палингенез. И это означает только одно: то, что было, произойдет снова. Это вечное возрождение. Мы переживаем времена страшных бедствий, присутствуем при последних судорогах агонизирующей системы! Мы возвращаемся в Небытие! Затем Великий Хаос возьмется за дело, и все снова пойдет по накатанному пути: от докембрийского периода до голоцена – от рептилий до обезьяноподобных! Все начнется заново, от протерозоя до четвертичного! Вот что такое палингенез! Ты понял?
В ушах у Джага звенело от такого обилия слов, лишенных для него всякого смысла, поэтому он решил, что для первого раза этого предостаточно.
В дальнейшем он больше не задавал Психу никаких вопросов, а просто слушал его, не перебивая, даже когда тот напрямую обращался к нему, предсказывая судьбу скитальца, обреченного на вечные странствия.
Однако Псих никогда не предпринимал ни малейшей попытки освободить Джага. Скованные одной цепью, они оставались на вершине какого-либо холма вместе с остальными рабами, в то время как шайка Баскома отправлялась на очередное дело.
Путь ее отмечался налетами, насилиями, грабежами, убийствами, угонами скота. Там, где ступала нога