рядом не будет отчима, она вновь полюбит жизнь и будет со мной радоваться приятным мелочам. Когда я просила ее выгнать отчима, мама говорила, что она его боится, что он никогда от нас не уйдёт и не оставит в покое, а даже если уйдёт, то обязательно вернётся и нас убьёт.
Так вот, когда мама увидела, как я ударила отчима бутылкой, она строго-настрого запретила мне кому- нибудь говорить, что это сделала я. Я хорошо помню, как она прижала меня к себе и сказала:
– Оленька, сейчас я пойду к участковому и скажу, что это я его убила. Ради меня, прошу тебя, не говори, что это сделала ты. Вполне возможно, что мамы рядом с тобой какое-то время не будет. Но я обещаю тебе, что постараюсь вернуться как можно быстрее. Ты должна всегда знать, что мама тебя очень сильно любит, тоскует, помнит и думает о тебе каждый день.
Мама заплакала, а я к ней прижалась и спросила испуганным, тонким голосом:
– А где ты будешь?
– Очень далеко. – Мама плакала и держалась за сердце.
– А мне можно с тобой?
– Туда детей не пускают.
– Почему?
– Потому что там свои законы.
– А как же я?
Мама погладила меня по голове, отбросила назад косички и с болью в голосе произнесла:
– А ты пока поживёшь у тёти Веры.
– Мама, но она же меня не любит. Она любит только своих детей. Ты же сама это знаешь.
Я помолчала и тут же добавила:
– Но ведь, если бы я не ударила его бутылкой по голове, он бы зарубил тебя топором. Я сделала что-то неправильно?
Мама не ответила на мой вопрос, а только прижала к себе, наклонилась и стала еще сильнее плакать, целуя меня. Когда она собралась в милицию, вопреки её воле я увязалась за ней. Помню, как мы зашли к участковому и мама сказала, что она убила своего мужа, который был пьян и хотел зарубить её топором. Ещё она сказала, что ни о чём не жалеет, потому что он превратил нашу жизнь в ад и достал хуже горькой редьки.
– Судите меня за этого пьяницу, – вытерла глаза носовым платком мама. – Только вот дочь мою мне безумно жаль. Никого у неё нет, кроме меня, а моей сестре она не нужна. У той свои дети.
При этом мама вновь прижала меня к себе и так горько заплакала, что у меня защемило сердце. Участковый не поверил тому, что сказала мама, и вместе с нами пошёл посмотреть на труп. Когда мы вернулись в квартиру, трупа уже не было.
– Ну и где труп? – Участковый смотрел на маму подозрительно и сурово, словно она решила сыграть с ним злую шутку.
– Убежал, – в один голос ответили мы.
Оказалось, что всё это время отчим просто был без сознания, и, пока мама ходила признаваться в убийстве, он пришёл в себя и ушел пить дальше. Правда, после этого случая он обходил меня стороной и даже не угрожал маме, а если и замахивался, то я сразу говорила ему, что убью. Как ни странно, но на него это действовало. Этот здоровый неотёсанный мужлан побаивался хрупкую, но смелую и дерзкую девочку с двумя косичками.
Хотя я и была ребёнком, отчётливо понимала, что если моей мамочке будет угрожать опасность, то я действительно запросто могу убить отчима. Моя ненависть к отчиму не была детской. Я знала, что, кроме меня, за маму некому заступиться, ведь милиция приедет слишком поздно. Я смотрела на свою запуганную, больную и высохшую маму, выглядящую много старше своих лет, и думала, что никогда такою не буду и ни за что не повторю её судьбу. Как можно пустить в свой дом мужчину и всю жизнь терпеть от него унижения и побои, говоря какую-то нелепую фразу:
– Видно, судьба у меня такая. Это мой крест.
Тогда я была слишком маленькой, чтобы убедить маму, что каждый человек сам строит свою судьбу и что лучше не надо никакого мужика в доме, чем жить с таким вот уродом и успокаивать себя только тем, что ты при муже. Я не понимала, про какой крест она говорит, и не могла ей сказать, что этот крест она сама же себе и придумала.
При воспоминаниях о маме на глаза набежали слёзы. Ведь во время моего детства почти не было центров для женщин, переживших домашнее насилие. По крайне мере, эта проблема не афишировалась и в прессе не поднималась. Да если даже и были такие центры, мама бы все равно туда никогда не пошла. За годы жизни с отчимом она стала бояться даже собственной тени и привыкла переживать беду и боль в одиночестве.
Этим браком она испортила себе жизнь, а мне детство. Она была очень слабой женщиной не только здоровьем, но и духом. Хотя, скорее, их у нее вообще не было. Просто слабая, беззащитная, замученная и несчастная женщина... Но ведь она была моей мамой, и я безумно её любила. Я любила мамочку и старалась сдерживать свой протест по поводу её жизни. Она наивно надеялась, что когда-нибудь отчим бросит пить и станет порядочным человеком. А я уже точно знала – горбатого только могила исправит.
По ночам я мечтала о том, что его заберут в психушку с белой горячкой или однажды он купит бутылку паленой водки, насмерть отравится и, наконец, оставит нас с мамой в покое. Мне очень хотелось защитить и сберечь свою маму, но не успела...
Однажды, придя из школы, я увидела её лежащей на кухонном полу... Она была мёртвая. Множество ножевых ранений. В приступе белой горячки отчим убил мою мать и спокойно ушёл продолжать пить к своим алкашам. Помню, как я сидела рядом с мамой, плакала, вытирала ей кровь, целовала, гладила волосы и просила её... вернуться обратно. Когда её увозили в морг, я тоже поехала и стала просить разрешить мне переночевать вместе с ней в морге, потому что не верила, что можно расстаться с мамой навсегда... Мне было страшно от мысли, что я никогда больше её не увижу, не поговорю с ней, не уткнусь ей в грудь, не поцелую и не расскажу про свои дворовые приключения. Конечно же, ночевать в морг меня не пустили, я всю ночь провела на ступеньках у входа. Мне просто хотелось быть к маме поближе... Сторож не прогнал меня, а даже принёс чашку чая и бутерброд с колбасой.
– Бедненькая. И кто ж твою мамку-то зарезал?
– Отчим.
– Вот гад! Я бы его своими руками задушил.
– Не надо его душить.
– Почему? – с удивлением спросил сторож.
– Потому что это должна сделать только я. Мамка моя, и отомстить за неё должна я. Тогда всё будет по-честному. Я обязательно его найду и убью.
– Есть у тебя кто, кроме мамки?
– Нет, – ответила я, смахивая слёзы.
А когда я уснула, свернувшись калачиком прямо на лестнице, он подложил мне под голову небольшую подушку и накрыл пледом. Вот так я и жила на лестнице у входа в морг, пока мама была внутри. А потом сидела всю ночь на могиле после похорон и с ней разговаривала. Мне совсем не было страшно. Мне никогда не было страшно, когда мама была рядом...
Отчима нашли сразу. Он пил в соседнем дворе. На похоронах я ненавидела себя за то, что не убила отчима. Я вспоминала тот случай, когда ударила его бутылкой по голове, и думала, почему он не сдох?!
Мама умерла, когда мне было почти пятнадцать лет. С этим я стала жить самостоятельно. Чтобы меня не отвезли в детский дом, мамина сестра Вера оформила опекунство и больше никогда не интересовалась мной.
В моей жизни появилась единственная цель – убить отчима. Я была одержима идеей наказать этого урода за свою мать. Я хорошо понимала, что на суде мне не дадут это сделать. Но я встала и закричала выродку: «Посмотри мне в глаза!» Но он не посмотрел... Он отвёл их в сторону. То ли не смог, то ли не захотел... Я кричала ему, что я обязательно дождусь его освобождения, встречу прямо у тюремных ворот и убью. Меня крепко держали и пытались вывести из зала суда, но я рыдала и говорила, что хочу одного – убить подонка.
И я действительно жила с этой целью несколько лет. Узнавала, где он сидит, считала, сколько ему
