– Получается, что выходить замуж за иностранца тоже нет смысла…
– Редко кому везет. Один случай на миллион.
Этой ночью я никак не могла уснуть. Да и о каком сне можно было говорить, если я буквально не находила себе места. Несколько раз подряд я приняла душ, надеясь смыть с себя запах чужого тела. И мне казалось, что этот запах никак не смывается… Я курила одну сигарету за другой, мысленно нахваливая себя за то, что я взяла с собой так много блоков про запас, словно чувствовала, что денег за работу мне не видать, как своих собственных ушей.
Меня охватывало очень странное чувство, даже слишком странное. Я смотрела на дымящуюся в своей руке сигарету, а затем на свое отражение в зеркале и видела усталую, замотанную женщину, в глазах которой читалось страшное потрясение от того, как распорядилась с ней судьба: из добропорядочной жены и матери она превратилась в самую настоящую проститутку, принимающую всех, кто заезжает в турецкие горы отведать русской экзотики. Мне показалось, что самая важная часть моей жизни исчезла.
Просто исчезла, и все… В этой части остались мои дети, моя мама и мой сбежавший муж. А самое главное, что с этой частью исчезла и я. У меня теперь нет ни паспорта, ни адреса, ни телефона. Со мной нельзя связаться, мне нельзя написать письмо и уж тем более поговорить. Меня нет нигде…
И если я буду услужливо и терпеливо принимать турок по несколько человек в день, то меня надолго не хватит, а это значит, что меня уже больше нигде и никогда не будет.
Встав со своего места, я заглянула в Ленкину комнату и включила ночник.
– Лен, ты спишь?
– Нет. Просто лежу.
– Я тоже. Сна нет. Как подумаешь, что завтра все то же самое, что сегодня, так жить вообще не хочется.
Сев на низкий подоконник, я положила 'руки на колени и заговорила, захлебываясь словами:
– Я, собственно, вот что пришла….
– Что?
– Я хотела спросить, ты в Бога веришь?
– А что? – насторожилась Ленка и тут же села на своей кровати, по-турецки скрестив ноги.
– Да ничего такого. Просто мне это очень интересно.
Ты крещеная?
– Да.
– Значит, ты должна в Бога верить.
– Конечно, верю. Я дома иногда Библию по вечерам читала. Положу Библию на коленки и читаю. Знаешь, как ее почитаешь, сразу легче становится. Намного легче.
Я даже рассуждать по-другому начинаю. Вообще, когда люди Библию читают, они мудрее и чище становятся. Они будто рождаются заново. А к чему ты это спрашиваешь?
Сама-то ты в него веришь?
– Верю. Только не в того Бога, который стоит между людьми и церковью, а в своего Бога. Я вот что думаю: почему же Бог нас не уберег и мы так жестоко вляпались?!
– А Бог и не должен никого беречь. Человек сам отвечает за свои поступки. За то, что мы с тобой в Турцию приехали. Бог никакой ответственности не несет.
– Возможно, но хотя бы поберечь мог бы.
– Человек должен сам себя беречь. Свет, я что-то не пойму, к чему ты этот разговор завела?
– К тому, что, если я сейчас убью Экрама, Бог меня простит или нет?
– Как это ты его убьешь?
– Да хоть как. Убью, и все. Скажи мне, а за убийство Бог наказывает?!
– Ты что, забыла про заповеди? В одной из них так прямо и говорится: «Не убий».
– Ну, а если я покаюсь? Ведь люди же приходят в церковь и замаливают все грехи. Это нормально. Говорят же, что Бог все прощает.
– Если бы Бог все прощал, тогда все бы начали убивать. А хотя кто его знает. Каяться тоже можно по- разному.
Одни просто в церковь придут, свечку поставят и вроде как гора с плеч. А другие искренне каются. Нужно покаяться с душой, чтобы ты сама пожалела о том, что ты совершила преступление. Бог сможет простить только искреннее раскаяние.
– Но ведь я не смогу это сделать. Ты же прекрасно знаешь, что я не буду раскаиваться в том, что убью Экрама.
Просто я не знаю, тяжело жить с этим грехом или нет.
В книгах пишут, что убийцы затем не могут спокойно жить.
Мол, они по ночам очень сильно страдают. Им снятся те, кого они отправили на тот свет. От этого они иногда сходят с ума, а бывает, не выдерживают и являются с повинной.
– Свет, ты что надумала-то? – Ленкины глаза судорожно забегали, а губа слегка затряслась.
