— А свой, — выходит, и отдохнуть время пришло. И развалился на влажной траве.
Осторожно, слово за словом, рубленники повели с холопями разговор о князе.
У каждого из толпы немало накопилось кручин и было о чём порассказать. Васька умело задевал самые острые вопросы, разжигал людишек и незаметно разжигался сам.
— А и не зря идут деревнями цельными в леса да на Волгу, — страстно кричал он в тёмную даль. — А и воля там вольная для холопей! А и не токмо господарей да спекулатарей — духу того нету в той вольности!
Толпа свирепела и зловеще грозилась в сторону вотчины.
— Отправить Симеона с бабой и отродьем к Онисиму на постой! Сжечь выводок волчий! Извести душегубов!
Во мгле крались людишки к боярским хоромам. По краям, зорко доглядывая за всеми, ползли холопи Тешаты.
У курганов Выводков заметил, как кто-то отстал и, скатившись кубарем под откос, исчез.
«Язык!» — сообразил он и трижды слабо присвистнул.
Все сразу остановились.
— Язык! — повторил рубленник вслух. — Годите, покель яз обернусь.
И исчез в безглазой мгле.
Тенью скользил Выводков к боярской усадьбе. Притаившись за тыном, он слышал, как язык требовал у сторожа немедленно вызвать тиуна.
Зажав в руке оскорд, Васька подполз вплотную к воротам.
Вскоре донёсся до него голос тиуна. Язык увёл холопя на улицу, подальше от сторожа.
— Како господарь нас с отцом примолвляет и землёй жалует да прокормом, тако и мы ему верой послужим.
— Да ты сказывай!
— И сказываю. Рубленник Васька, что ставил хоромины да ещё идола сотворил в той берлоге… Давеча князь ещё обетовал идолом тем голову рубленнику прошибить…
— Тьфу, окаянный! Будешь ты сказывать?!
Тиун смачно выругался и схватил за ворот языка.
— Стрекочи!
— Да к тому яз… К делу всё, Антипушка.
И прицыкивающим шепотком:
— Васька людишек подбил. Спалить норовят.
— Держите ж!
Выводков сорвался с земли и двумя могучими ударами оскорда раздробил голову языку и Антипке.
Сторож высунулся за ворота, вгляделся в тьму и пошёл спокойно вдоль тына.
Рубленник стремглав помчался к своим.
Подогретые рассказом о только что совершённом убийстве и предвкушая радость добраться вскоре к настоящему хлебу, говядине и вину, людишки спешили, позабыв об опасностях, к мирно спящей боярской усадьбе.
Первым выделились рубленники и Тешата.
По Васькиному свистку холопи прыгнули через тын и связали застигнутого врасплох сторожа.
Резкий крик пробудил молчаливую мглу. Холопи окружили хоромы.
— Жги!
Выводков бросился в подклет. Он нашёл Клашу бесчувственно повиснувшей на железах, вделанных в стену.
Шум на дворе угрожающе разрастался, будил окрестности. Багровые лапы огня пробились сквозь щели двери и суетливо зашарили по подволоке и стенам. Подклет наполнился дымом и удушливым дыханием гари.
Васька ожесточённо колотил оскордом по скрепам желез. Освободив наконец девушку, он схватил её в охапку и вырвался из пылающего подклета на двор.
Толпы холопей лавиною ринулись в погреба за боярским добром.
На выгоне выросли холмы зерна, холста, бочек, полных пива, мёда и кваса, и короба с драгоценною утварью.
Передав Клашу товарищам, Васька с горстью людей ринулся в опочивальню.
Но хоромы были пусты. Князь при первых же вспышках огня, захватив деньги и драгоценности, убежал с женою и дочерью через потайный ход в лес.
Холопи обшарили все углы подземелья и никого не нашли. Дольше оставаться в хоромах было опасно: огонь уже пробрался в сени и с минуты на минуту грозил переброситься на терема.
Пришлось оставить поиски и спешить на двор.
Могучий раскат грома вдруг сотряс землю. Толпа в ужасе шарахнулась в разные стороны. Огромный огненный столб вырвался из земли, застыл чудовищным факелом и метнул в багряное небо воз золотистых снопов.
— Знаменье Божие! — сообразили людишки, истово крестясь и сбиваясь беспомощным стадом. — Бог посетил нас!
Ещё стремительнее взмылся к небу второй вертящийся столб. С глухими стонами, треском и грохотом рухнули княжеские хоромы.
Выводков сорвал с себя шапку и с тоскою следил за пожарищем. Была минута, когда он готов был ринуться в пламя и спасти хоть что-нибудь из затейливого убранства палат, так кропотливо созданного его руками.
Его сердито окликнул Тешата:
— К людишкам! Замышляют противу нас! Дескать, Богом послан огненный столб!
Рубленник опомнился.
— Богом?
И неожиданно молодецки тряхнул головой.
— И сгори, будь ты проклято, умельство моё!
Он гордо пошёл навстречу зловеще притихшей толпе.
— Ты попутал! Всё ты! — зарычал кто-то, замахиваясь дрекольем.
— А коль ещё и в губе оные столбы сотворю? К коим катам в те поры кинетесь с покаянием?
Широко улыбнувшись, рубленник ловким ударом выбил дреколье из рук растерявшегося холопя.
— Сами мы с Серьгой да Илюнькой погреб той ставили тайной. А в погребу хоронил князь-боярин казну зелейную[52].
Он резко повернулся и, заложив два пальца в рот, пронзительно свистнул.
Тешата с людишками подскочил к спасённому от пожара добру. Остальные, не раздумывая, жадно рванулись за ним.
Кучка холопей присосалась к бочонкам с вином.
— Прочь от хмельного! — топнул ногой староста. — Не за тем поспешали!
Озарённые свинцовым факелом пожарища, людишки поволокли к лесу добычу. Слабую от незаживших ран Клашу бережно нёс на руках Выводков.
У опушки холопи услышали сдержанное хрипенье.
— Никак, шутиха? — обрадовался Тешата и юркнул в кусты.
В его ноги ткнулась с заливчатым лаем горбунья.
— Спаситель ты мой!
— Ты, что ли, Дуня?
— Яз, родимый!
Шутиха поднялась и, приложив палец к губам, таинственно прищурилась.
