О подволоку подземелья глухо застучали оскорды. Огромные комья земли росли с угрожающей быстротой и забивали проход.
— Наддай! Понатужься маненько!
Громовой раскат сотряс чёрную мглу. И тотчас же из глубины донеслись смертельные крики о помощи.
Серединная нора рухнула, похоронив в себе стрелецкий отряд.
Василий увёл остатки общины к выходу.
— Не бывать бы погибели, — гневно потряс он кулаками, когда беглые выбрались наконец, в овраг, — ежели бы при мне пожаловали стрельцы.
И в немногих словах рассказал, как доставали рубленники через Поярка зелейную казну и как вделывал он её хитроумно в стены лисьего рукава.
Близился вечер. Передохнувшие общинники приготовились в путь.
— А казначей? — напомнила едва державшаяся на ногах Клаша.
Выводков безнадёжно махнул рукой.
— Ежели досель не зрим его, тут и весь сказ. Не иначе — сбег, леший, да с тою казною!
Среди ночи Клаша взмолила об отдыхе. Извивающуюся от невыносимых болей в пояснице и стонов, её унесли поглубже в чащу и скрыли в берлоге.
Вскоре лес огласился мяукающим жалобным писком.
То подал о себе весточку первенец Выводкова.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Василий заволочил оконце и запер дверь.
— Почнем? — обратился он к нетерпеливо дожидавшемуся ребёнку.
Голые ручонки сорвали со стены рогожу.
Зажжённая лучина облила клеть сочным клюквенным настоем.
Разодрав рот до ушей, мальчик уставился зачарованно в роспись.
— А вечор, тятенька, сдаётся, не было головы у зверя того? — выдохнул он, наконец, приходя немного в себя.
Рубленник таинственно подмигнул.
— Ещё, Ивашенька, тако поглазеешь дивное диво…
Он привлёк к себе сына, любовно потрепал по щеке и взял из его ручонки остро отточенный уголёк.
— Низ мы с тобою, сынок, замалюем, а площадь — вот эдак, под самый тын наведём.
Ивашка высунул язык и, прищурившись, с видом знатока оглядел набросок усадьбы.
— Давеча ты мудрил, тятенька, понизу тёсаный камень пустить. Не краше ли быть по сему?
— Тако и будет. Низ каменный, а верх- кирпичной.
Выводков печально склонил набок голову.
— Было это годков за десять… Ставил яз подземелье в лесной деревеньке.
От напряжения лоб его избороздился глубокими лучиками, а глаза пытливо забегали по подволоке, точно искали там утерянную мысль.
— Из умишка вон! Не припомню, како лазейки свести для зелейной казны.
Ивашка свысока посмотрел на отца.
— Ты не кручинься — роби. А тамо надумаем. Не бывало того, чтобы мы с тобой не надумали!
И, неожиданно стихнув, приложил ухо к двери.
На дворе чуть подвывал осенний ветер. У крыльца перешёптывались лужи, тревожимые мелким дождём.
Обиженно надув рубиновым колечком губы, мальчик часто задвигал ушами.
— Сызнов мать зря посулила…
И ткнулся в кулачки влажнеющими глазами.
— Почитай, с Богородицына дня[67] сидит за холстами в подклете боярском, а к нам и не любо ей.
Рубленник усадил ребёнка к себе на колени и пригорюнился.
— Будет, Ивашенька, срок, — заживём и мы.
Он заглушил тяжёлый вздох и глухо прибавил:
— Ежели б не изловил нас в те поры отказчик боярина Сабурова- Замятни, хаживали бы мы ныне с волжскою вольницей.
Не раз слышал Ивашка рассказы родителей о жизни беглых и не мог понять, почему не возвращаются они в лес, а остаются в кабале у боярина.
— Ты бы, тятенька, безо сроку! — прильнул он кудрявой головкой к руке отца. — Ночью бы — шасть — и убегли.
— А мать? — сокрушённо напомнил Василий.
— И мать таким же ладком. Содеяли бы мы с тобой подземелье под самый подклет под её, да и ямой той уволокли бы в леса.
Он удивлённо передёрнул плечиками.
— Невдомёк мне, на кой ляд князь мать в подклете томит? Кая ему в том корысть — не уразумею.
Выводков приложил палец к губам.
— Домолвишься до лиха! Сказывал яз тебе, беспамятной: по то и томит, чтобы мы с тобой не убегли!
Нагоревший конец лучины беспомощно повис, раздвоив тупым жалом шершавый язык огонька.
Рубленник оправил лучину и спустил сына с рук.
— Потужили, и будет. Срок и за робь приниматься.
Оглядев внимательно роспись, он поплевал на пальцы и стёр линии, обозначавшие вершину стены. Уголёк уверенно забегал к середине, к воротам, и задержался на львиной гриве.
Затаив дыханье, следил Ивашка за работой отца. С каждым движением руки лев заметно, на его глазах, оживал. Особенно жутко становилось, когда вздрагивал язычок огонька. Все сомнения сразу рассеивались: лев широко растягивал пасть, пошевеливал насмешливо усами и пронизывал мальчика горячим взглядом кошачьих глаз.
— Б-б-боюсь!
— А ты за меня уцепись. При мне не страшно, — улыбался мягко Василий, не отрываясь от работы.
Любопытство брало верх над страхом. Ивашка, только что готовый бежать без оглядки, обвивался руками и ногами вокруг ноги отца и снова глядел, холодея от ужаса, на подмигивающего зверя.
Далеко за полночь умелец закончил работу и, натруженно разогнувшись, гордо выпрямил грудь.
— Пускай поглазеют-ко ныне!
В награду за усердные труды по сбору тягла для казны и оброка в вотчину губной дьяк испросил у князя Сабурова разрешения попользоваться умельством Василия.
