И, со слезами:
— Яко удостоил еси мя, грешного, зрети государя моего, царя и великого князя!
Юродивый отвернулся. Грозный незло окликнул его:
— Чмутишь, Василий?
— Кровь! Руки твои в крови! — всхлипнул Василий и торопливо ушёл. За ним, отплёвываясь, пополз безногий его ученик.
Радостно и гулливо перекликались колокола. Переряженные приказные сновали в толпе и тыкали руками в сторону улепётывавшего юродивого.
— Глазейте! Яко исчезает дым от лица огня, тако да бежит еретик от очей государевых!
Но блаженный прервал спор не из страха перед царём. Его смутил прискакавший отряд опричников, среди которого одно лицо показалось ему странно-знакомым.
Опричник, в свою очередь, внимательно вгляделся в блаженного.
— Погоди… стой!., погоди…
В мозгу пробудились неожиданно воспоминания о давно прошедших днях.
— Ты чего призадумался, розмысл? — окликнул опричника царь.
— Прости, государь. Токмо… стой… погоди…
Перед глазами мелькнул образ боярина Симеона, пылающая в огне усадьба, землянки в лесу.
— Эй ты, юродивой!
И, пришпорив коня, розмысл наскочил на блаженного.
— Вот где Бог привёл встретиться, казначей наш, Тешата!
Постукивая посохом по грязным доскам мостков, к Выводкову любопытно спешил Иоанн.
Безногий попытался замешаться в толпе, но стрельцы, по знаку царя, схватили его.
Розмысл изо всех сил держал юродивого за руку.
— Эка пригода, преславной! Блаженный то, а и не блаженный, а вор премерзкой.
Склонившись перед повеселевшим царём, Выводков рассказал всё, что знал о Тешате.
В застенке Выводков самолично чинил опрос Тешате и безногому.
— А сказывают люди, хоронишь ты под камнем в лесу казну могутную?
Сын боярский перекрестился.
— Явился мне в видении святой Зосима[106]. И како навычен бе, тако и сотворил.
Безногий закатил глаза и вздохнул.
— И сотворили мы о том месте, в коем было видение юродивому, храм во имя святого Зосимы.
Розмысл кивнул кату. Раскалённая игла впилась в плечо безногого.
— В око ему, окаянному!
Безногий вцепился в руку ката.
— Всё обскажу! Помилуй! Всё обскажу!
В бессильной злобе Тешата рванул на себе железы и угрожающе взглянул на товарища.
Каты бросили юродивого на широкую лавку, утыканную шипами.
— Сказывай, казначей, куда с казной нашей сбег и како тешился во юродстве? — с ехидным смешком спросил Выводков. — Сказывай, покель язык при тебе.
Теряя сознание от невыносимой боли, сын боярский пропустил сквозь судорожно стиснутые — зубы:
— Поплевины, Шеины да Тучковы…
Подьячий с наслаждением обмакнул в чернила перо.
— По-пле-ви-ны, Ше-и-ны да Туч-ко-вы, — смачно шептал он в лад поскрипывающему перу.
— Всё обскажу! — взвыл Тешата, обрывая показания. — Токмо повели сволочить меня с лавки.
И, истекая кровью, на полу:
— Бояре те сбили меня. Чмутить народ православный противу царя. А яз… не для себя… для Бога… хаживал середь народа того.
Отряд опричников свирепствовал в вотчинах оговорённых бояр.
Перед отправкой к Поплевину, Грозный, между прочим, шепнул Василию:
— Свободи от себя высокородного. Сказывал он на опросе: люба ему и смерть, токмо бы не от смерда.
Расправившись с князьями, Выводков поскакал в своё поместье.
Невесёлая дорога расстилалась перед его глазами. Всюду стояли, точно запущенные кладбища, полузаброшенные деревеньки; страшными призраками голода невесть куда тянулись с убогим скарбом своим людишки; на свалках шли смертные побоища из-за куска падали; то и дело встречались отбившиеся от родителей дети, и говорливыми тучами кружилось над трупами вороньё.
Недалеко от своей усадьбы Выводков остановился у знакомого служилого передохнуть.
Хозяин вышел на крыльцо, но не пригласил гостя в избу.
— Вместно ли тебе будет у дворянина сиживать?
Опричник не понял.
— Слух идёт, Григорьевич, будто холопи, по-твоему, больши дворян.
Выводков пожал недовольно плечами.
— Не больши… а, одначе, по то и затеял царь свару с боярами, чтоб холопей примолвить.
Служилый презрительно ухмыльнулся.
— Выходит, царь тот — холопий печальник?
Василий вскочил на коня и, не простившись, умчался.
Угрюмой толпой высыпали людишки встречать господаря.
— Лихо, Василий Григорьевич, сробили суседи с холопями, — опасливо доложил староста и вдруг погрозился злобно в сторону соседней усадьбы. — Понаскакали людишки да взяли разбоем весь хлеб, опричь твоей доли.
Василий, не отдохнув, поскакал на Москву. Малюта проводил его в трапезную царя.
— Рассудил, розмысл, Поплевиных с Шейными?
— Рассудил, государь.
Иоанн надкусил ломоть хлеба и передал его Выводкову. Опричник упал в ноги.
— Бью челом тебе на великой твоей милости, царь!
И, послушный приказу, скромненько присел на край лавки.
— А сдаётся мне, закручинился будто ты, Васька, — подозрительно покосился Грозный. — Али кто изобидел?
Борис сочувственно покачал головой.
— Любо ему, государь, дворы да крепости ставить. По то и томится, что оскорд ржой от безделья подёрнулся.
Царь допил вино, отставил ковш и обсосал усы.
— А и впрямь надобно бы робью тебя потешить!
Он сбил пальцем с бороды рыбные крошки, вытер о кафтан руку и сытно потянулся. Годунов что-то шепнул ему.
— А, почитай, и пора, — согласился Иоанн, добродушно взглянув на умельца. — Для прохладу поскачешь ты на Каму ставить город[107] противу татар.
Выводков припал к царёвой руке.
— Дозволь челом бить, преславной!
— Посетуй, Григорьевич!
