бизнесе купцов-сурожан, поэтому они вполне могли финансировать проект Дмитрия.
Еще загадочнее история, приключившаяся с иеромонахом Даниилом. В рамках традиционной версии она вообще не имеет никакого разумного объяснения. Упомянутый иеромонах долго служил при храме в Орде, на дух не выносил Дмитрия Ивановича и яростно с ним спорил. Причиной этой затянувшейся тяжбы стало стремление Московского князя назначить митрополитом всея Руси своего собственного кандидата — протопопа Митяя, что Даниила, разумеется, решительно не устраивало. А вот затем происходит странное. Задолго до Куликовской битвы Даниил оставляет Орду и поселяется в Троице-Сергиевой лавре, где сразу же занимает жесткую и последовательную антиордынскую позицию. Развернув кипучую проповедническую деятельность, он призывает князей забыть старые обиды, прекратить распри и выступить единым фронтом против ненавистной Орды. Было бы логично предположить, что такой несгибаемый борец за правое дело примет живейшее участие в готовящемся походе и займет в стане Дмитрия подобающее ему место.
Однако наш иеромонах неожиданно проделывает головокружительный финт. Когда полки Дмитрия Ивановича приходят на Куликово поле, Даниил странным образом вдруг обнаруживается в свите великого князя литовского Ольгерда, который изо всех сил спешит на помощь безбожному хану Мамаю. Прямо перекати-поле какое-то, а не иеромонах. Сторонники классической версии растерянно разводят руками, не в силах объяснить метания святого отца. А если на минуту предположить, что войско Дмитрия как раз и есть Орда? Или, если выразиться определеннее,
Между прочим, версия о магометанстве Мамая серьезных документальных подтверждений не имеет. Процитируем в очередной раз «Сказание о Мамаевом побоище»: «Безбожный же царь Мамай, увидев свою погибель, стал призывать богов своих: Перуна и Салавата, и Раклия, и Хорса, и великого своего пособника Магомета». Магомет, как видим, оказался на последнем месте, а вот Перун с Хорсом — это древние славянские боги, да и Раклий, по некоторым данным, просто-напросто другое имя Семаргла, языческого божества Древней Руси. Кто такой Салават, неведомо, но уж точно не мусульманский святой. Мамай, между прочим, назван в этом фрагменте царем, а отнюдь не ханом. Заодно отметим, что казак Мамай — один из любимых героев украинского фольклора, да само это имя нередко встречается у запорожских казаков. «Сказание о Мамаевом побоище» — документ вообще весьма любопытный, хотя и сочиненный через много лет после Куликовской битвы. Александр Бушков в книге «Россия, которой не было» приводит из него интересные выдержки. Собираясь в поход на Русь, Мамай говорит: «Я не хочу так поступать, как Батый, но когда приду на Русь и убью князя их, то какие города наилучшие достаточны будут для нас — тут и осядем, и Русью завладеем, тихо и беззаботно заживем». И далее: «Пусть не пашет ни один из вас хлеба, будьте готовы на русские хлеба». Не правда ли, мило? Оказывается, подданные степняка Мамая занимаются землепашеством. Да в конце-то концов, кто же они, эти загадочные татары (среди которых ни одного татарина нет), привечающие православных попов и поклоняющиеся языческим древнерусским богам, — земледельцы или скотоводы-кочевники?
Итак, что мы имеем в итоге? Если Мамай представлял людей, имеющих законные права на Московский престол, или сам обладал такими правами, то все нелепости ортодоксальной трактовки событий конца XIV столетия разрешаются весьма просто. Теперь понятно, почему другие русские князья оставили Дмитрия на произвол судьбы, почему преподобный Сергий Радонежский отговаривал его от похода на Дон, почему Мамай окружен князьями и боярами, а в его ставке вдруг оказывается русский священник, почему в войске Мамая нет татар, почему, наконец, его подданные сеют хлеб и пашут землю. Одним словом, никакие это не кочевники-степняки, а типичные оседлые земледельцы, причем славяне по преимуществу. Некоторое недоумение может вызвать длинный перечень языческих божеств, но, по большому счету, и здесь нет ничего странного. Во-первых, пережитки язычества на Руси сохранялись очень долго — по некоторым данным, вплоть до начала XIX века, а в описываемую эпоху православное христианство затронуло только самую верхушку русского общества. Во-вторых, нельзя исключить, что события на Куликовом поле были последней попыткой приверженцев старой веры упразднить на Руси христианство и возродить славянский языческий пантеон. Как бы там ни было, но одно можно сказать совершенно определенно: официальная версия, трактующая Куликовскую битву как борьбу русского народа за освобождение от проклятого ордынского ига, не выдерживает самой элементарной критики. Имеющиеся в нашем распоряжении факты делают эту идиллическую картину абсолютно недостоверной. Вероятнее всего, коалиция южнорусских князей в конце XIV века предприняла попытку сковырнуть ненавистных московских Рюриковичей и утвердиться на великокняжеском престоле. Реакция на эти события новгородцев, тверичей, рязанцев и нижегородцев, не поддержавших Дмитрия, свидетельствует о том, что претензии южан на московское великое княжение были отнюдь не беспочвенны. По всей видимости, Юг имел совершенно законное право на власть над всей Русью.
В свете вышеизложенного давайте еще раз обратимся к разорению Москвы ханом Золотой Орды Тохтамышем в 1382 году. Когда Дмитрий узнал о приближении татар, он бросил город на произвол судьбы и выехал сначала в Переславль, а затем в Кострому. Вслед за ним из Москвы бежали великая княгиня Евдокия, супруга Дмитрия, глава Русской Православной Церкви митрополит Киприан и некоторые бояре. Татары ворвались в город, разграбили его до основания и учинили жуткую резню. Примерно так излагает события 1382 года классическая версия. Стремясь оправдать неприглядное поведение Дмитрия, историки утверждают, что иначе он поступить не мог, поскольку сил для отражения внезапного удара в Москве было все равно недостаточно, и он выехал в Кострому для сбора рати. Как хотите, но на наш взгляд, отъезд великого князя в столь трудный для родного города момент больше похож на обыкновенное бегство. А если вспомнить поведение Дмитрия на Куликовом поле, когда он переоделся в доспех простого ратника, то возникают серьезные сомнения по поводу его личного мужества. Но не будем ставить это лыко в строку московскому князю, а лучше посмотрим, как события развивались дальше.
В Москве при приближении татар вспыхивает бунт. Простонародье громит боярские и купеческие дома, взламывает винные погреба, убивает и грабит. Великую княгиню еще кое-как из города выпустили, но забрать с собой драгоценности и казну не разрешили. Бояр, стремившихся выехать из Москвы, забрасывали камнями и избивали. Вволю пограбив, собрались на вече и провозгласили воеводой литовского князя Остея, неведомо как оказавшегося в городе. Между прочим, Никоновская летопись называет его внуком Ольгерда, а Литва в те годы, напоминаем читателям, была злейшим врагом Москвы. Не менее интересно и то обстоятельство, что митрополит Киприан поехал вовсе не к Дмитрию в Кострому, а умчался в Тверь, опять же вечную соперницу Москвы. После этого в город, уже основательно пожженный и разграбленный, врываются татарские войска, к которым по пути присоединились нижегородцы.
Но вот Дмитрий наконец закончил сбор рати и выступил в поход. Быть может, вы полагаете, что всей своей свежей силой он обрушился на безбожных татар, вырезавших его стольный град? Ничуть не бывало. Тохтамыша Дмитрий даже не пытается преследовать, а идет прямиком на Рязань. Историки объясняют, что Московский князь хотел отомстить Олегу Рязанскому, который указал татарам броды на Оке. Воля ваша, но картина получается какая-то уж очень нелепая. Поредевшие и обремененные добычей войска Тохтамыша откатились от Москвы, а Дмитрий, во главе отборной дружины, не прилагает ни малейших усилий, чтобы догнать измотанного боями неприятеля. Пусть Олег Рязанский предатель, но неужели нельзя разобраться с провинившимся князем потом? Наконец, если уж на то пошло, то куда серьезней вина примкнувших к
