Бремя секретов

Я не понимаю:

— Разве у Ками-сама был ребенок? Его отец — Ками-сама? Странно!

— Это не странно, Юкио, — одергивает меня мама.

Человек с бородой улыбается:

— Ты совершенно прав.

Мы подходим к окну и смотрим на детей в саду. Их пятеро или шестеро. Они играют в прятки. Неподалеку женщина в кимоно набирает воду из колодца: она стирает белье. Сад окружен живой изгородью, которая выше той женщины. Я встаю на цыпочки. Человек с бородой хватает меня под мышки и поднимает над подоконником — теперь поверх изгороди я вижу соседний дом. На веранде сидит мужчина и курит трубку.

— Как высоко! — кричу я, тянусь рукой к потолку и касаюсь его. Шинпу-сама берет меня на руки и гладит по голове.

— Нравится? — спрашивает он.

— Да! Я хочу стать таким же большим, как вы.

Он улыбается:

— Ты станешь большим, когда будешь взрослым.

Перебирая пальцами его черную бороду, я говорю:

— Я не хочу становиться взрослым, я хочу только вырасти большим.

— Зачем? — удивляется он.

— Чтобы быть сильным. Чтобы давать сдачи мальчишкам, которые кидаются в меня камнями, и защищать маму от злых соседей.

Он посмотрел на меня. В его глазах я заметил слезы. Он крепко прижал меня к себе, а потом опустил на землю.

— Хочешь поиграть в саду?

— Да!

Открыв дверь, расположенную рядом с окном, он окликнул женщину, которая стирала белье.

— Вот мальчик, о котором я говорил вчера. Его зовут Юкио.

Женщина в кимоно идет к нам, вытирая руки о длинный фартук.

— А, так это ты, Юкио! — улыбается она. — Мы тебя ждали. Пойдем.

Отыскав в передней свои башмаки, я спускаюсь в сад. Женщина берет меня за руку. Оборачиваюсь и смотрю на маму: она едва заметно улыбается мне.

* * *

В том доме, кроме моей мамы, есть еще две женщины: одна готовит еду, другая следит за детьми. Мама помогает им, особенно пожилой женщине, которая работает на кухне. Утром и вечером взрослые моют посуду и убираются. Если нужно что-нибудь починить, в церковь приходит мастер. Он также приносит бесплатные лекарства. Но он тут не работает. Говорят, это друг Шинпу-сама.

Оказывается, Шинпу-сама приехал из другой, далекой страны.

Маму здесь называют онэсан. Для всех мы брат и сестра. Я даже не говорю ей «мама», в церкви этого слова не существует. Но я не могу звать ее онэсан. Поэтому я не разговариваю с мамой, пока она работает.

Я играю, ем, отдыхаю после обеда с моими ровесниками или детьми помладше. Прежде чем сесть за обеденный стол, все молятся и поют. Я не понимаю слов, но стараюсь повторять за остальными. После ужина все начинают готовиться ко сну. Мы с мамой уходим, не прощаясь.

Так проходит несколько недель. Теперь я умею произносить «Шинпу-сама». Мне нравится в церкви. Никто из детей не обижает меня. Взрослые очень внимательны к нам с мамой.

Если стоит хорошая погода, то сразу после ужина мы идем в парк, который рядом с нашим домом. Если она со своим отцом уже там, мама оставляет меня с ними и возвращается домой или уходит за покупками. Мы с ней играем до тех пор, пока мама не забирает меня. Наверное, ее отец дружит с мамой. Я зову его Одзисан. Иногда он навешает нас. Я не знаю, где она живет, потому что мы с мамой никогда не были у них дома.

Однажды мама заставила меня пообещать, что я никому не расскажу ни о ней, ни об Одзисане, ни особенно о том, что он приходит к нам. Мама не объяснила — почему.

Он приходит к нам только ночью и уже без нее. Приносит мне игрушки и книжки с картинками. Мы ужинаем, потом он играет со мной. Когда я ложусь спать, он еще у нас. Засыпая, я слышу их с мамой голоса. Но он никогда у нас не ночует.

Мама часто грустит. И это из-за него, Одзисана. Иногда он обещает прийти вечером, но не приходит. А мы с мамой ждем его к ужину. Если ждем очень долго, я начинаю засыпать, сидя за книжкой с картинками.

Я знаю: мама любит его. Знаю, что он внимателен ко мне. Но мне не нравится, когда мама грустит из- за него.

Моемся мы вместе с мамой. Она трет меня мягкой губкой — пока не в офуро. Потом мы вместе окунаемся в горячую воду. Мама держит меня на коленях и говорит, поглаживая мне спину: «Сынок, ты — самое дорогое, что есть у меня в целом мире».

Спим мы тоже вместе: у нас только один футон. Я просовываю руку под мамино кимоно, касаюсь ее мягких, теплых грудей и начинаю сосать одну, придерживая ладонью другую. У нее уже нет молока, но мне все равно хорошо. Я засыпаю, а мама тихонько напевает какую-то мелодию. Мотив всегда один и тот же, а слов нет.

У меня нет папы. Он исчез еще до того, как я родился, — говорит мама.

Однажды мальчик постарше меня сказал в туалете:

— Ты в нашем доме чужой. У тебя есть мама.

И толкнул меня в плечо. Я упал на землю и молча поднялся. Он сказал:

— Ну и слабак!

Потом он ушел. Он отбирает у меня сладкое, когда за нами не следят, и часто прячет мои ботинки. Я ищу ботинки повсюду и наконец нахожу их в мусорном баке, за деревом или под перевернутым ведром. Думаю, именно он все время их прячет. Маме я ничего не рассказываю. Если я расскажу, она начнет плакать — вместо того, чтобы сердиться.

Теперь мне не хочется ходить в церковь.

* * *

В парке мы одни: она и я. Ее отец пошел в магазин купить нам конфет. Мы играем, выкладывая на земле камешки. Строим себе дом.

Она говорит:

— Мой папа просто замечательный. Он играет на скрипке и на пианино.

— Скрипка? Пианино? Что это? — спрашиваю я.

И она отвечает:

— Это музыкальные инструменты. Папа знает английский, французский и немецкий. Он правда замечательный, да?

Я молчу, потому что не понимаю значения всех этих слов. Мы приносим еще камешков.

— Я очень люблю папу. Он такой добрый, — говорит она.

— А я люблю свою маму, — говорю я. — Она тоже добрая.

Она продолжает:

— Когда я вырасту, то выйду замуж за папу.

— Выйдешь замуж? Как это?

— Разве ты не знаешь? Это когда мужчина и женщина живут вместе до конца жизни и воспитывают детей. Мужчина работает и зарабатывает деньги, а женщина сидит дома с детьми. Но сначала нужно справить свадьбу.

Теперь я понимаю.

— Раз так, мне бы хотелось жениться на маме и остаться с ней до конца жизни.

— Да, отличная мысль, — говорит она.