поручению поименно названные члены венгерской делегации, обладающие необходимыми полномочиями, принимают, а также согласны с предварительными условиями, содержащимися в данном заявлении.
А они были следующими:
Венгрия обязуется вывести свои войска с территорий, которые были ею получены после 31 декабря 1937 года, а также ликвидировать все административные органы власти. Уход с этих земель должен был осуществлен в десятидневный срок. Отвод войск должен начаться в тот день, когда венгерское правительство получит текст данного соглашения. Для его осуществления и контроля выполнения союзные державы формируют из своих представителей комиссию, председателем которой станет представитель СССР. Ее решили назвать Союзной контрольной комиссией.
Венгрия обязуется порвать все связи с фашистской Германией и объявить ей войну. Советское правительство выражает готовность оказать Венгрии в этом содействие своими вооруженными силами.[51]
Молотов сам зачитал текст соглашения, заявив, что делает это с согласия и по поручению правительств трех союзных держав, добавив, что в случае одобрения данного текста Миклошем Хорти и его полномочными представителями в Москве вскоре может быть созвано заседание комитета из представителей союзных держав и Венгрии для выработки окончательного соглашения по перемирию. Переговоры в кабинете Молотова продолжались до трех часов ночи, после чего генерал Фараго направил в Будапешт телеграмму, в которой слово в слово воспроизводил текст декларации.
На другой день, 9 октября, был получен ответ регента. Хорти давал нам полномочия для подписания предварительных условий соглашения о перемирии. Он сообщал также, что специальный курьер везет через Кёрёшмезё письменные полномочия для делегации. На следующий день в новой телеграмме регент информировал, что принимает все условия соглашения, но просит строжайшим образом соблюдать тайну о перемирии до тех пор, пока в Будапешт не прибудут с фронта армейские части, чтобы противостоять находящимся там большим военным силам немцев.
КОММЕНТАРИЙ ОТЦА (1978 год): — Совершенно очевидно, что ни Габору Фараго, ни позднее Беле Миклошу в октябре 1944 года не потребовалось брать на себя какую-либо политическую роль. Фараго потрясло предложение А. И. Антонова, чтобы венгерская армия сложила оружие. Действительно, венгерская армия на Татарском перевале была под угрозой окружения, но все-таки была еще достаточно сильна для того, чтобы удерживать линию обороны на востоке. В Будапеште дело представляли себе совсем иначе. Таким образом, в ходе переговоров Фараго мог договориться и с успехом отстоять позицию, по которой подготовленная к переходу на сторону СССР армия под командованием Белы Миклоша поворачивала бы оружие против немцев. Вместо этого Фараго начал политический «зондаж» в отношении дальнейшей судьбы регента и сохранения в Венгрии существующего строя… Однако советским людям действительно было трудно представить, что Хорти, контрреволюционер и реакционнейший политик, душитель второй в мире советской республики, вдруг превратится в искреннего друга СССР, который уже давно только и ждет для этого подходящий момент. Но времени для того, чтобы точно все взвесить, уже не было.
Имея соглашение с СССР, текст которого одобрился бы его союзниками по антигитлеровской коалиции, мы могли бы в соответствии с этим документом повернуть 1-ю армию под командованием Белы Миклоша против немцев, начать освобождать от них северо-восточную часть нашей страны, тем более что «Советское правительство было готово оказать нам помощь военной силой». Хорти попал между двух огней и снова запутался, а Бела Миклош бросил на произвол судьбы армию, которой ему было поручено командовать.
В тот же момент можно было только попытаться с помощью дипломатических маневров спасти то, что еще можно было спасти. Сегодня довольно наивными представляются ссылки Габора Фараго, Белы Миклоша, а также Яноша Вёрёша на «волю регента». К сожалению, представители политических партий так и не прибыли в Москву, их лидеры оказались в осажденном Будапеште…
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ КАЛЬМАНА КЕРИ, НАЧАЛЬНИКА ШТАБА 1-Й ВЕНГЕРСКОЙ АРМИИ: — Из расположения штаба 4-го Украинского фронта нас отправили в Москву, поскольку нам не удалось войти в контакт ни с военнопленными, ни с перешедшими на сторону Красной Армии венгерскими подразделениями, ни с венгерскими партизанами. Белу Миклоша, его офицера-порученца (Сукаши-Гартнера) и меня поместили на загородной вилле, или, как это у них называется, на «даче». Два дня к нам вообще никто не заглядывал. Потом за нами прибыли автомобили и отвезли в Москву на встречу с представителями делегации, участвующей в переговорах по перемирию. Так мы встретились с Табором Фараго, Домокошем Сент-Иваньи, Гезой Телеки и Иштваном Тарпан, секретарем посольства, которого привезли из Бухареста по просьбе Сент-Иваньи.
Теперь мы уже все знали: регента, по указанию которого в конце концов было заключено соглашение о перемирии, в Венгрии уже нет, он смещен Салаши. Причем регент сам отрекся от власти в пользу немецкой марионетки Ференца Салаши. Фараго сообщил нам, что русские во что бы то ни стало хотят отыскать командующего 2-й венгерской армией генерал-полковника Лайо-ша Вереша, поскольку члены делегации сообщили им, что в отсутствие Хорти он становится homo regins — полномочным представителем регента, облеченным всей полнотой власти.
Но никаких сведений о Лайоше Берете не было.
И тут в первый раз столкнулись — в необычной ситуации — Бела Миклош и Габор Фараго. Бела Миклош был старшим в данном звании, командующим армией без армии, а Габор Фараго — руководителем делегации на переговорах о перемирии и теперь уже с письменными полномочиями. Однако после некоторых препирательств генералы пришли к компромиссу: Бела Миклош отступил в тень, как-никак Габор Фараго ведет переговоры, говорит по-русски, жил когда-то в Москве, знает местные обычаи.
Итак, в Москве оказались три венгерских генерал-полковника. Кроме того, вскоре выяснилось, что Янош Вёрёш ведет свою собственную игру… Мы об этом узнали, когда однажды из Наркомата иностранных дел нам принесли протокол наших переговоров, а из того же пакета выпала дипломатическая записка, составленная Яношем Вёрёшем и переведенная на русский язык.
Ознакомившись с ней, мы установили, что Янош Вёрёш затевает что-то помимо нас. Дело в том, что в этом переведенном на русский язык тексте, попавшем к нам явно не случайно, но направленном без комментариев и сопроводительной бумаги, Янош Вёрёш заверял Молотова в том, что взять на себя руководство всеми вооруженными силами Венгрии, а также установить контакты с советской стороной Хорти поручил именно ему. Ни одного слова правды.
Вот что было написано в этой записке.
Первым с содержанием бумаги познакомился я, так как помогал переводчику переводить записку обратно с русского на венгерский. Я сразу понял, что это такое, и отнес ее Фараго. Тот бросил взгляд на записку, а потом вопросительно посмотрел на меня… Этот взгляд я запомнил на всю жизнь. Только тогда Фараго понял, что Янош Вёрёш с самого начала водил всех нас за нос. Мне ничего не оставалось, как отправиться с этим листком к Беле Миклошу. Он прочитал его и небрежно бросил: «А вы ожидали от него чего-то другого?» Подробнее он этот «документ» комментировать не стал.
И надо же было такому случиться, вечером того же дня к нам привезли Яноша Вёрёша! До этого мы видели его всего один раз. Его держали где-то за городом, на даче, вместе с женой. Но теперь он оказался в «японском салоне». Так собрались три венгерских генерал-полковника.
Скажу только, что атмосфера там была более чем натянутая.
Я тоже присутствовал на встрече трех генерал-полковников. Деваться мне было некуда, у нас была общая гостиная, и вся наша жизнь проходила именно там. Я забился в угол и старательно делал вид, что погрузился в чтение книги, ничего не вижу и не слышу. Это были воспоминания одного французского дипломата. В книге много рассказывалось о протоколе, правилах поведения во время переговоров, за столом и т. п. Я купил ее в бытность свою военным атташе, а узнав, что мне придется вступать в контакт с русскими, взял с собой на фронт… на всякий случай… Все же я больше солдат, чем дипломат, но вдруг мне придется вести переговоры… Именно эти воспоминания я и изучал с большим усердием…
Но уйти совсем мне было просто некуда.
Они долго спорили друг с другом, и вдруг Габор Фараго в типичной для него добродушной манере,
