на сцене у ее ног, хорошо освещало и зрительный зал, и парк.
Она запела громче. Она сама не знала, что у нее такой сильный и по-мальчишески звонкий голос. В пустых комнатах наедине с домашним эхом он звучал совсем по-другому, приглушенно и робко.
Туча прикрыла солнце, и на несколько секунд оно погасло в Юлькиных глазах. Стало темно, словно в зрительном зале погасили свет. Дождь давно уже не шумел и не бил по крыше, как будто решил послушать, чем же кончится Юлькина песня...
Никогда в жизни Юльке не было так жаль уходящего солнца! И никогда-никогда ей не было так по- настоящему, до горьких слез жалко трех товарищей из города Эн, замученных фашистами... Она не стала петь последний, самый грустный куплет, тихонько спустилась со сцены и пошла через зрительный зал, с трудом выбираясь из лабиринта мокрых скамеек...
- Что же ты не допела?
Вздрогнув, Юлька повернулась на голос.
Слева от нее, прислонившись к мокрому стволу дерева, стоял человек. Он был в старом военном кителе и почти не выделялся на фоне темной зелени, окружившей зрительный зал. Он был невысокий, с седеющей головой, а левая его рука тяжело лежала на груди - там, где сердце, правой же он опирался на палку. На плечах его виднелись темные полоски - следы от дождя - как погоны.
Юлька почувствовала, что покраснела. Никто никогда, ни одна душа не слышала Юлькиных песен. Пожалуй, Юлька даже стыдилась их. Любка с Наташей просто засмеяли бы ее, услышав, какие немодные песни она поет.
- П-простите, - сказала Юлька. - Я в-вам помешала?..
- Напротив. Ты сейчас даже лучше пела, чем на концерте.
- Н-на каком концерте?
- Ты же пела эту песню!
- Когда?!
- Сегодня, здесь на концерте...
- Что вы, я н-не пела...
- Ну как же не пела? Ты - Юля! И у тебя такая красивая редкая фамилия... Ты - Витаневич!
- Витанович! - поправила его Юлька, прежде чем успела хоть что-нибудь сообразить.
- Ну вот видишь, я почти запомнил. Только мне почему-то показалось тогда, что ты беленькая... Или я тебя действительно спутал с кем-нибудь?
Конечно! Спутал! Неужто он спутал ее с Дюк?.. Спутал по песне?.. Неужто сегодня здесь, на этой сцене, Дюк пела Юлькину песню?!
- Я не Витаневич, - сказала Юлька захлебнувшимся голосом. - Я в-вовсе н-не Витаневич!.. И я н-не пела. И я здесь н-не живу. А вы ничего не знаете и все путаете!
Она повернулась и хотела уйти от него, но он задержал ее сердитым вопросом:
- А почему ты грубишь?
Началось! Именно так или приблизительно так в последнее время кончались почти все Юлькины разговоры со взрослыми. А потом были жалобы на нее, и ей влетало. Но этому человеку в кителе некому было пожаловаться на Юльку.
- Простите, - сказала она, стараясь не глядеть ему в глаза. - Я не грублю, просто у меня такой уж голос.
- Ну, положим, у тебя хороший голос. Жаль, что ты не допела песню.
- Это очень старая песня, - буркнула Юлька. - Ее уже давно не поют.
- Да, - сказал он задумчиво, отодвигаясь от ствола дерева и тяжело опираясь на палку. - Песня очень старая, ее пели еще до войны.
- Ее не могли петь до войны, - мягко возразила ему Юлька. - Это военная песня. Там же поется про войну с фашистами.
- Но ведь еще была Испания! - сказал он.
Да. Конечно! Как же Юлька могла забыть об этом? Ведь еще была Испания, где тоже дрались с фашистами и где в маленьком незнакомом городе Эн жили три товарища, взятые фашистами в плен.
Он опять прислонился к стволу и снова положил руку на сердце, а Юлька вдруг подумала - а что, если это тот самый, у которого в сердце осколок?
- Вы м-майор? - спросила Юлька.
- А что?
- Н-ничего. Так, - глуховатым голосом сказала Юлька. - Я так. Я думала, что вы майор.
- А какое это имеет значение? - спросил он с интересом.
- Н-никакого, - сказала Юлька. - Зачем вы ходите? Вам нельзя так много ходить.
- Почему нельзя? - спросил он почти сердито, и Юлька поняла, что ему и в самом деле нельзя много ходить.
- Потому что сыро, холодно. Так вас никогда и не вылечат.
- Я завтра уезжаю. Вылечился...
Юльке послышалась какая-то странная усмешка в его голосе, она приняла ее на свой счет. В другое время этого было бы достаточно, чтобы снова сказать что-нибудь резкое, но на этот раз она лишь спросила с обидой:
- И почему это все взрослые так не любят друг друга?
- Почему не любят?
- Не любят! Я это чувствую по себе.
- Ты взрослая?
- Взрослая, - сказала Юлька.
Он непонятно прищурил глаза.
- Видишь ли, - сказал он, доставая из кармана сигареты и закуривая. Значит, ты выросла и сделалась равной с ними, со взрослыми. Такой же, как они сами... Наверно, они ждут от тебя чего-то серьезного - пришла пора. А ты не привыкла к этому. Наверно, они хотят, чтобы ты берегла то, что берегут они... А ты не готова?
Юлька вдруг вспомнила, как стояла она в музее перед фотографией и как казалось ей, что держит она в руках что-то большое, драгоценное. И как внезапный гнев вырос в ней, когда мимо нее и Егора Витановича бесцеремонно и равнодушно прошли мальчишки, разыскивая старинный мушкет. Быть может, точно такое же чувство испытывали взрослые к той, к прежней Юльке?.. А она, ничего не поняв, отгородилась от них враждебной броней необщительности...
Он затянулся. Знакомые колечки папиросного дыма поплыли над Юлькиной головой, запах его смешался с запахом опавших, не сумевших почему-то пожелтеть листьев. У Юльки закружилась голова, она вцепилась руками в мокрую спинку скамьи и сказала шепотом:
- Курить вам тоже нельзя, а вы курите.
