– Ну, что ты, в самом-то деле? Давай пойдем…
Битый час так доставал Навотно Стоечко Чевеида Снатайко. И достал-таки.
– Хуй с тобой. Все равно играть не даешь!
– Ура!
Собрал Чевеид Снатайко свой могутный стрем-пакет с весами и пэ-аш-бумажками и выдвинулись они в город. К барыге.
Сели в метро. Едут остановку. Едут две. И тут резко прихватило Чевеида Снатайко жопное чувство. А жопное чувство прихватывает только в одном случае – если постремают. И не просто постремают, а постремают очень так не хило.
– Так. – Сказал Чевеид Снатайко. – Ехай один. Стрем катит.
Отдал он Навотно Стоечко свой заветный стрем-пакет, не жалко ни хуя, свобода – она дороже, и выскочил из поезда прямо в закрывающиеся двери.
А Навотно Стоечко тоже свобода дорога была. Да и доверял он жопному чувству Чевеида Снатайко. Вышел он из поезда на следующей остановке и назад поехал. Стрем-пакет Чевеиду Снатайко отдавать взад.
Вошел, сел, а тут – менты нарисовались. И прямиком к Навотно Стоечко.
– Кто такой? Что везем?
Навотно Стоечко пачпорт достал, засветил московскую прописку. Тут нормально все.
– А в сумке что? Что это такое красное в пакетике? А белое в коробочке? А прозрачненькое в бутылочке? А весы зачем? О! А зачем вам так много шприцов?
– Это, – говорит Навотно Стоечко, – лекарства. У меня ферма небольшая. Я кошек развожу и на шкурки пускаю. Очень выгодное дело. Их красят, а потом за кролика выдают. Но это не я делаю. Я только кошек развожу и продаю. А они, твари такие, болеют. Вот для этого и шприцы, и лекарства.
– А весы на хуя? – спрашивают менты.
– А лекарства-то на чем взвешивать? Их же надо отмеривать на килограмм веса…
– Ладно, – говорят менты, – хоть и подозрительный у тебя вид, да иди уж…
Ушли менты. А Навотно Стоечко из поезда на остановке Чевеида Снатайко вышел, наверх поднялся… А в переходе его снова менты цепляют.
Навотно Стоечко и им наплел про кошкоферму. Поверили.
Вышел из перехода. На остановку встал, троллейбуса ждать.
Снова менты!
В третий раз прогнал свою телегу Навотно Стоечко.
И снова менты поверили.
А Чевеида Снатайко дома не оказалось. Он к своему бабу пошел.
Так Навотно Стоечко за тот день еще два раза задержали. Он уж телегу про кошкоферму до мельчайших деталей отточил. А как оставил стрем-пакет дома, дальше пошел – никто к нему больше не доебывался.
5. Оголтение.
В одной общаге была комната. Жили в ней Семарь-Здрахарь и Седайко Стюмчик. Седайко Стюмчик был спокойный, а Семарь-Здрахарь нервный. Ибо употребляли они внутривенный наркотик первитин, который, похерив всю международную квалификацию, называли они первинтином. А почему? Первитин – он чистый. Химически чистый. Рафинированный даже. А первинтин – дело другое. Во первых, когда его варишь, газы через отгон должны винтом отходить. По спирали. Во вторых, когда его варишь, то надо реактор обязательно покачивать, чтоб реакционная смесь тоже вращалась. Причем, если она там внутри вращается по часовой стрелке, то винт выйдет мужским, мощным, грубым, с ломовым приходом и короткой таской. А если против часовой его закручивать, то сваришь винта женского. Мягкоприходного и долготаскучего. Таким хорошо бабов трескать, что они ебать себя давали. А в третьих, должен же как-то первитин фабричный и фармацевтический хоть на одну букву отличаться от первинитна самопального?
Поскольку Седайко Стюмчик был спокойный, то и винта он варил спокойно. Не шебутясь.
Сначала расставит всю химию по полочке. Приготовит всю посуду, вымоет, протрет насухо. А лишь после этого варить начинает. И все у него аккуратненько получается. Ничто не сыпется, ничего не проливается, ничего не взрывается. И делал он все потому споро. Мог за час управиться. А то и быстрее. Но мог и медленно варить. Под настроение.
А Семарь-Здрахарь был нервный. И варил он нервно.
Надо Семарю-Здрахарю что-то, так он носится по всей комнате. Разыскивает. Все с места на место переставляет. Ничего найти не может. Все просыпает, все проливает, все у него взрывается и воняет. И делал он поэтому не так быстро, как Седайко Стюмчик. Мог и два, и три часа варить.
Седайко Стюмчик был спокойный. Он и трескался спокойно, хотя веняки у него были хилые и хуевые.
Наберет винта в баянку, перетягу намотает и веняки прощупывает. А как нащупает – так и втреснет себя с первого раза.
А Семарь-Здрахарь был нервный. И трескался он нервно. А веняки у него были такие, что другие торчки в них бы с завязанными глазами попадали.
Перетягу Семарь-Здрахарь кое-как наложит, бах, куда ни попадя, еще раз бах! С десяток дырок сделает,
