Зайга кожу, словно снимал чулок, подрезая связки… Когда же второй убийца, вспоров кожу на груди лешака, начал сдирать ее, Зайг вдруг дернулся и приподнялся.
С воплями отскочили от него люди. С глухим рычащим стоном истекающий кровью леший стал вставать… Он поднялся на колени, мотая головой. Кожа одним куском свисала до земли, открывая кровяное месиво на том месте, где была грудь и правое плечо…
Третий человек, что стоял и наблюдал за процессом, молодой парень с уверенным и совершенно бесстрастным лицом прикрикнул на своих перепугавшихся приятелей и, не желая, видимо, больше возиться с живым трупом, подошел сам и хладнокровно, четко, одним ударом большого охотничьего ножа снес Зайгу голову. Она покатилась по окровавленной земле к ногам толстяка, который, размахнувшись, пнул ее сапогом, отправляя прямо в ту сторону, где затаились Шеп и Цьев…
Больше лешонок не смог оставаться в этом мире ни на мгновение.
Очнулся Цьев на руках Кшана в землянке Зайга в Логове. Из первых дней после трагедии Цьев помнил только, что ему везде чудились убийцы, и что он звал на помощь отца.
Лешонок проболел долго, то проваливаясь в жестокую лихорадку, то лежа без сил в оцепенении. Осознав наконец, что страшная гибель отца и сестры была явью, Цьев ушел в себя, долго ни с кем не разговаривал и почти ничего не ел. Он боялся всех, никому не доверял, никого не хотел подпускать к себе, кроме старшей сестры Есы и Кшана. Он даже не узнал Валентина и, когда он появился в их землянке, до полусмерти исцарапал его, и только подоспевшему Кшану удалось заступиться за растерявшегося человека, который не решался применить силу к обезумевшему больному лешонку…
К удивлению Цьева, тогда никто не отругал его за нападение на Валю, несмотря на то, что Валентину пришлось целую неделю пробыть в Логове, пока раны, нанесенные ему ногтями Цьева, не зажили. Цьев был согласен понести заслуженное наказание, но Кшан только хмурился, успокаивал братишку, а сам прятал глаза, в которых блестели слезы от бессилия и неумения помочь малышу поскорее справиться с потрясением.
Только к зиме Цьев немного оправился. Но он был слишком мал, чтобы увиденное осталось без серьезных последствий.
Лешонок быстро понял, что старшие друзья теперь считают его поведение непредсказуемым и опасным.
Сам же Цьев очень просто мог предсказать собственное поведение. Да тут и нечего было особенно предсказывать. Он просто напросто готов был растерзать каждого человека, знакомого или незнакомого, от которого исходила бы опасность для леших. А в то, что все абсолютно люди, какими бы доброжелательными они не казались, были опасны, Цьев больше не сомневался ни на минуту.
И вот однажды зимой, Кшан, старавшийся никогда не оставлять братишку без присмотра, взял его на реку, где они с Шепом хотели поставить подледные снасти.
Там им повстречался человек, угрюмый мужчина, который вздумал идти от шоссе через лес на лыжах и заблудился. Лешие были в теплой одежде, в рукавицах и шапках, человек ни за что не заподозрил бы в них нелюдей. Да он и сказал-то все-то пару слов, спрашивая дорогу на Капошицы. Но Цьев попытался напасть, был схвачен братом тут же и отпущен только, когда человек отошел по речному льду метров на сто.
Но старшие лешие не могли предусмотреть всего. Едва освободив руки, Цьев сдернул шапку, стремительно завил несколько сложных жгутиков и послал вслед угрюмому человеку свое проклятие.
Шеп и Кшан спохватились, но было поздно. Пока Шеп держал лешонка, а Кшан расплетал ему волосы, грозная сила, вырвавшаяся из глубин жестокого детского горя, взломала лед на Нерше, и лыжник ушел под воду, даже не успев позвать на помощь.
Цьев до сих пор помнил отчаянную ругань Шепа и ужас брата, помнил их негодующие лица, помнил пощечину от разгневанного Шепа и ласковые утешения великодушного Кшана, который, казалось, один понимал отчаянное горе и жестокость маленького лешонка.
Кшан так просил Шепа оставить Цьева в покое, забыть о происшествии на реке, но Шеп был неумолим. И в следующую же ночь Шеп и Кшан привели Цьева в одно из лесных убежищ…
Даже после стольких лет в душе Цьева нет-нет, да и вспыхивала горькая обида. А тогда… Ох, тогда Цьев чувствовал себя самым несчастным существом на свете…
…Он сидел на скамье у стены и молча смотрел, как Кшан и Шеп раздеваются, разводят огонь в очаге. Он ждал, что вот-вот снова начнутся упреки, увещевания, угрозы… Чтобы от него отстали, лешонок готов был пообещать что угодно.
— Сейчас мы сделаем все, что нужно, и будем спокойны, что сегодняшний случай не повторится, — заметил Шеп.
— Ты… Ты уверен, что нам непременно нужно проделать с ним это? Кшан в замешательстве взглянул на братишку и нетерпеливо взял Шепа за плечи. — Не спешим ли мы? Он отойдет немного, станет поспокойнее…
— Он никогда теперь не отойдет, — покачал головой Шеп. — И ты это знаешь.
Освободившись от рук Кшана, он достал из сумки свой превосходный острейший нож и провел пальцем по лезвию.
— В таком деле, как выживание, лучше поспешить, чем опоздать, проворчал Шеп. — Не трясись, я буду осторожен. Обещаю тебе, это не будет через чур мучительно.
Кшан передернулся:
— Цьев еще ребенок. Мне его жаль.
— Когда он в следующий раз не сможет сдержаться, а он не сможет, в этом я уверен, и его схватит Пряжкин и посадит на кол, твоя жалость его не спасет. Не думай, что все это доставит мне удовольствие, — насупился Шеп. Но если мы с тобой не будем сейчас немного жестоки, опасность разоблачения будет слишком велика. Ты уверен, что твой Цьев, вдохновленный сегодняшним успехом, завтра же не удерет в деревню мстить Пряжкину?
— Я не удеру! — встрял Цьев, но брат строго посмотрел на него и ответил Шепу:
— Нет, пожалуй, я в этом не уверен… Но, Шеп, мы лишим его самозащиты!
— Дополнительная сила станет для него не самозащитой, а самоубийством! — жестко сказал Шеп.
Цьев, молча слушал их, стараясь понять. Слова произносились очень странные: «через чур мучительно», «проделать с ним это»… С «ним» — это с Цьевом, ясное дело. А вот что такое «это» решили с ним проделать взрослые лешаки, малыш не мог сообразить, но чувствовал недоброе. Он никак не мог понять, что затеяли Кшан с Шепом. Да, они были рассержены и обескуражены тем, как быстро и отчаянно Цьев убил на реке человека. Но Цьев был уверен, что уж кто-кто, а Кшан никогда не причинит ему зла.
— Я больше не буду! — попробовал Цьев свой обычный прием.
— Не будешь, малыш, это верно, — вздохнул Шеп. — Держи его, Кшан!
Кшан шагнул к братишке, сел рядом и быстро, одним рывком пересадил его к себе на колени спиной к Шепу.
— Цьев, послушай меня, — торопливо заговорил старший брат. — Я очень люблю тебя, я хочу, чтобы ты уцелел. Поэтому не сердись на нас с Шепом, мы должны это сделать…
Малыш покосился на брата, вздохнул, пожал плечами и ничего не ответил.
— Мы постоянно бываем среди людей, — продолжал Кшан. — Нам нельзя выделяться среди них. Но человеческой одежды и обуви, и даже перчаток для этого мало. Нужно не выдавать себя поведением. А ты… Ты не можешь сдерживаться, это мне теперь ясно. По осени ты чуть не убил Валю, сегодня ты отыгрался на человеке, который совершенно ни при чем. Я тебя не виню, пойми. Но нам нужно сделать все, чтобы ты не смог повторить сегодняшнее, даже если бы захотел!
Цьев снова взглянул на брата в открытую и уточнил:
— Что вы хотите от меня? Я же сказал, что больше не буду!
— Надо сделать с тобой две вещи… Великий Нерш знает, как мне больно, но Шеп прав, и это нужно сделать… — с тоской произнес Кшан и руки его, держащие Цьева, задрожали.
Цьев посмотрел на брата повнимательнее. И его глаза раскрылись еще шире:
— Кшан, ох, Кшан, что ты такое задумал?!!
Кшан осторожно провел ладонью по волосам Цьева, по вытянутому кончику ушка и судорожно
