по-прежнему оставался в руках Афин.
Было и еще одно государство, осмелившееся сопротивляться указу Александра, – Этолия. Для нее исполнение этого повеления означало утрату Эннад (там были поселены этолийские колонисты) и их последующее восстановление в качестве самостоятельного и враждебного города. По-видимому, Этолия также затянула возвращение изгнанников до смерти Александра [ср.: Диодор, 18, 8, 6–7]; не исключено, что уже при жизни царя она начала подготовку к активной борьбе с ним, вступив в прямой сговор с Антипатром, к тому времени несомненным врагом Александра [Плутарх, Алекс, 49].
Вмешательство Александра в дела Греции не ограничилось только этим указом. Известно [Гиперид, 1, 16], что Никанор привез от Александра какие-то распоряжения, касавшиеся Ахейского, Аркадского и Беотийского союзов; контекст позволяет предполагать, что они либо ущемляли суверенитет союзов, либо сводили его на нет. Не исключено, что названные союзы (в частности, Ахейский [Полибий, 2, 40, 5]) были вообще распущены.
Пожалуй, самой важной в глазах Александра была забота о том, чтобы подданные, и в особенности греки, признали его сыном Зевса-Аммона. После возвращения из Индии Александр почувствовал себя достаточно сильным, чтобы обратиться к греческим городам с требованием принять постановления, в которых бы он провозглашался богом [Элиан, 2, 19; Плутарх, Апофт. лак., 219е]. Греческие города покорно вотировали требуемые законодательные акты. Возможно, соответствующее постановление было принято и синедрионом Коринфского союза. Однако дело этим не ограничилось. Известно, что на перешейке, соединяющем Эритрейский полуостров (соврем. Чешме) с Малой Азией, недалеко от городов Эритра, Теос и Клазомены, находилось устроенное халкидянами святилище Александра и там же в честь обожествленного царя регулярно устраивались Александрии – общеионийские игры [Страбон, 14, 644]. В Мегалополисе, центре Аркадского союза, существовал дом, построенный для Александра; перед домом стоял бюст (герма) Аммона с бараньими рогами на голове [Павсаний, 8, 32, 1]. Незадолго до смерти Александра к нему явились сакральные послы от всех эллинских обществ с венками на головах; они увенчали Александра золотыми венками, воздав ему тем самым божеские почести [Арриан, 7, 23, 2].
Казалось, дело было сделано. В конечном счете оппозиция ограничилась разговорами, иронизированием, декламациями с ораторской трибуны. Однако в некоторых случаях Александр оказался перед необходимостью платить за свое обожествление, делая серьезные политические уступки. Это-то и было страшно: Александра провозглашали богом, но его не считали настоящим богом. Всю Грецию облетело высказывание спартанца Дамида: „Предоставим Александру, если он хочет, называться богом“ [Плутарх, Апофт. лак., 219е]. Рассказывали, что аналогично было сформулировано и постановление спартанских властей: „Так как Александр хочет быть богом, пусть будет богом“ [Элиан, 2, 19]. Возражения против обожествления Александра высказывались в Афинах [ср.: Плутарх, Наставления, 804; Пс. – Плутарх, Биографик, 842d]. Но здесь решающими оказались политические соображения. Обожествление Александра явилось платой за сохранение Самоса. Промакедонски настроенный оратор Демад [фрагм. 12} внес предложение включить Александра в сонм олимпийских богов как второго Диониса. За это он впоследствии подвергся денежному штрафу: по одной версии [Элиан, 5, 12] – в 100, по другой [Афиней, 6, 251а – b] – в 10 талантов серебра. Но названное событие произойдет после смерти Александра, а пока Демад выражал мысли многих, когда предупреждал сограждан, как бы они, защищая небеса, не утратили землю [Вал. Макс, 7, 2 ext., 13]. Сам Демосфен высказался за обожествление македонского царя [ср.: Динарх, 1, 94], не удержавшись, правда, от иронии. „Александра можно провозгласить и сыном Зевса, и сыном Посейдона, если он пожелает“, – заявил знаменитый оратор [Гиперид, 1, 30].
Возвратимся назад: к тому времени, когда Александр встретился с Неархом и последний повел доверенные ему корабли дальше на северо-запад. В устье р. Ситак Неарх нашел продовольствие, доставленное по распоряжению Александра; там он оставался 21 день, занимаясь ремонтом. Двигаясь дальше, моряки видели кита, выбросившегося на берег. Пройдя р. Ороатиду, суда оказались у берегов Сузианы, где уже можно было пользоваться фарватером, и в конце концов бросили якорь в устье Евфрата у поселка Диридотида. Узнав, что Александр прибыл в Сузы, Неарх еще раз вывел свои корабли в море, вошел в р. Паситигр и поднялся до понтонного моста, по которому переправлялась армия Александра. Здесь они окончательно соединились.
Отправив пехоту под командованием Гефестиона к Персидскому заливу, Александр посадил на корабли гипаспистов, агему и конных дружинников и двинулся вниз по течению, рассчитывая затем подняться вверх по Тигру. Так и получилось. Плывя на север, Александр приказал уничтожить плотины и шлюзы. Добравшись до места, где расположился Гефестион, он продолжил движение на север, в г. Опиду [Арриан. 7, 7].
Здесь, в Опиде, Александр еще раз столкнулся с македонской солдатской оппозицией. Непосредственным поводом для волнения послужило следующее. Царь решил уволить из армии всех македонян, которые по старости или из-за ран и болезней уже не годились для военной службы. Кажется весьма вероятным предположение, что Александр рассчитывал под благовидным предлогом удалить из своей армии недовольных. Когда он объявил об этом на сходке солдат, последние пришли в смятение. Они увидели в намерении царя еще одну попытку оттеснить македонян на задний план, а то и вообще избавиться от них. Из солдатских рядов послышались крики: Александр хочет отделаться от тех, кого он использовал и кто ему уже больше не нужен, тогда пусть уволит всех солдат, а сам воюет с помощью своего „отца“ Аммона. Некоторые говорили так: пусть с Александром остаются его молодые плясуны, и с ними пусть он завоевывает вселенную. Александр не ожидал такой реакции. Вне себя от гнева, он бросился в ряды солдат, своей рукой указал гипаспистам на смутьянов (были арестованы 13 человек; позже их казнили), а потом обратился к войску с речью. Царь осыпал воинов упреками в неблагодарности и велел им убираться, куда хотят. Два дня Александр никому не показывался на глаза. На третий день он пригласил к себе персов, вручил им командование воинскими формированиями, а некоторым предоставил один из высших придворных рангов – царского родственника – с правом целовать царя. Кроме того, было объявлено о создании по македонскому образцу персидских воинских частей.
Македонские солдаты еще больше обеспокоились. О том, чтобы с оружием в руках противостоять Александру, опирающемуся на персидских воинов, думать не приходилось, да и не желали македоняне порывать с царем. Взволнованные, они бросились к его шатру, умоляли о прощении. Наконец, Александр вышел к ним, и среди шума, криков и плача примирение состоялось – с пением пэана, жертвоприношениями и массовым пиршеством. Вместе со своими солдатами, греческими жрецами и персидскими магами Александр молился о согласии между македонянами и персами и о совместном их участии в управлении государством. По просьбе одного из конных дружинников, Каллина, царь объявил всех македонян своими родственниками.
Молитву Александра в Опиде, вероятно, не следует переоценивать: царь, как уже не раз говорилось, пытался ликвидировать конфликт между победителями – греками и македонянами – и побежденными – персами. Он едва ли стремился к большему. И все же моление в Опиде не случайно привлекало к себе внимание уже в древности и оживленно комментируется в наши дни. Александр, начавший свое царствование как предводитель похода эллинов, мстящих варварам-персам за поруганные греческие святыни, теперь провозглашает диаметрально противоположные принципы, отвергает ходячие представления о чужеземцах как о варварах, нелюдях и о персах как об исконном смертельном враге эллинов. К воззрениям, лежавшим в основе политики Александра, восходит несомненно идея мирового государства и всечеловеческого единства, разработанная впоследствии стоицизмом.
Ликвидировав солдатские волнения, Александр твердой рукой провел в жизнь свои первоначальные
