Требование сохранять гражданский мир обеспечивало зажиточной верхушке греческого общества возможность спокойно обогащаться и безбоязненно пользоваться нажитым добром. Естественным следствием такого положения вещей являлось сохранение у власти (либо приход к власти в той или иной форме) людей, выражавших интересы этого общественного слоя. Поддержание гражданского мира было немыслимо без похода на Восток, который увлек бы за собой взрывчатые, социально опасные элементы и открыл бы ворота для новой греческой колонизации.
Формально Панэллинский союз рассматривался как объединение свободных и автономных греческих полисов, каждый из которых располагал собственной территорией и самоуправлением [там же, 17, 8]. Территория полиса была неприкосновенной; чужие, в том числе и македонские, корабли могли посещать гавани только с разрешения местных властей [там же, 17, 28]. Гарантировалась также и свобода судоходства [там же, 17, 19]. Города – участники союза были свободны от налогов и повинностей, однако обязаны были выставлять свои воинские контингенты для борьбы против общего врага. Возглавлялся союз гегемоном (вождем), которым, естественно, стал Филипп II [Диодор, 16, 89, 1]; позже, когда подготовка к войне с Персией была уже в самом разгаре, он получил титул стратега-автократора, т. е. самовластного командующего [там же, 16, 89, 3]. Этим актом был подчеркнут специфический характер власти и положения Филиппа как военного предводителя.
Создание общегреческого политического организма, который находился целиком в руках Филиппа II, позволило ему перейти к активным действиям против Персии. Панэллинский союз объявил Персии войну [Диодор, 16, 89, 3], и Филипп высадил свои войска под командованием испытанных полководцев Пармениона, Аминты и Аттала в Малой Азии [Юстин, 9, 5, 8]. Они должны были освободить эллинские города от власти персов [Диодор 16, 91, 1]. В конечном счете в Малой Азии предполагалось создать плацдарм для наступления в глубь Персидского государства.
Поход начинался при благоприятных обстоятельствах: пифия дала Филиппу II, выражая несомненно господствовавшие в Греции настроения, оракул, который легко можно было понять как предсказание близкой гибели Персидской державы: „Увенчан лаврами бык, свершается жертвоприношение, есть и тот, кто принесет жертву“ [там же, 16, 91, 2]. Позже, с учетом произошедших событий, это пророчество было истолковано совершенно иначе – как предсказание близкой гибели самого Филиппа. В Малой Азии греки встретили воинов Филиппа как освободителей; Парменион и Аттал овладели такими важными пунктами, как Эфес [ср.: Арриан, 1, 17, 11] и Магнесия [Полиен, 5, 44].
Однако Филиппу II не суждено было завершить начатое им дело. В царской семье разразился скандал: Филипп разошелся с Олимпиадой, которую подозревал в супружеской неверности [Юстин, 9, 5, 9], и женился на Клеопатре, племяннице Аттала. Во время свадебного пиршества Аттал, разгоряченный вином, стал уговаривать македонян, чтобы они просили богов породить от Филиппа и Клеопатры законного наследника царской власти. Царь молчал, явно одобряя речи Аттала. Положение Александра и его жизнь оказались под угрозой. Не сдерживая ярости, он закричал Атталу: „А нас ты, гнусная рожа, считаешь незаконнорожденными?“, – и с этими словами швырнул в него чашу. Филипп бросился с обнаженным мечом на сына, но споткнулся и упал. Александр овладел собой. Он позволил только язвительное замечание: „Вот этот-то, люди, собирается перейти из Европы в Азию, он, свалявшийся, переходя от ложа к ложу“. Столкновение с отцом показало Александру, что, оставаясь при царском дворе, он подвергает себя и мать смертельной опасности. Устроив Олимпиаду на ее родине, в Эпире, Александр укрылся в Иллирии [Плутарх, Алекс, 9; Юстин, 9, 7, 1–7; Афиней, 13, 557d – e].
Филипп, конечно, хорошо понимал, какую грозную опасность представляют для него оскорбленные жена и сын. За Олимпиадой стояли ее эпирские родственники. Александр, очевидно, мог рассчитывать еще и на поддержку иллирийцев, кровно заинтересованных в ослаблении Македонского царства. Вот почему Филипп принял все меры, чтобы утихомирить л обезвредить Олимпиаду и Александра. Внешне, казалось, ему удалось добиться успеха в этом нелегком деле. С помощью коринфянина Демарата, связанного с македонским царским домом отношениями гостеприимства, Филипп уговорил Александра вернуться в Пеллу [Плутарх, Алекс, 9]. Можно было подумать, что царевич обретает при дворе свое прежнее положение. Однако Клеопатра оставалась женой Филиппа, она ждала ребенка, и Александр не мог не ощущать по- прежнему опасности быть устраненным. Для восстановления связей с Эпиром и одновременно для успокоения Олимпиады Филипп решил выдать Клеопатру, свою дочь от Олимпиады, замуж за эпирского царя Александра, брата Олимпиады [Диодор, 16, 91, 4; Юстин, 9, 6, 1].
Но примирение было только внешним: и Александр, и Олимпиада, да и сам Филипп испытывали постоянный страх за будущее и нараставшее с каждым днем ожесточение. Достаточно было любого повода, чтобы эти чувства прорвались наружу. Так произошло, в частности, когда Пиксодар, правитель Карий, желая породниться с царем, предложил свою дочь Аду в жены Филиппу Арридею – сыну Филиппа II от фессалиянки Филлины (родом из Лариссы). Александр и его окружение увидели в этих планах новую угрозу. В неминуемой борьбе за власть после смерти царя сам слабоумный Арридей (в древности ходили упорные слухи, будто Олимпиада сильнодействующими ядами вызвала и постоянно поддерживала у Филиппа Арридея это состояние) едва ли мог быть грозным противником, по за ним стоял бы карийский правитель со своими войском и богатством. Обеспокоенный Александр предложил Пиксодару, чтобы тот выдал Аду не за Арридея, а за него, Александра. Пиксодар согласился: такой зять его устраивал гораздо больше. Но этот проект натолкнулся на ожесточенное сопротивление Филиппа II. Явившись к Александру в сопровождении Филоты, сына Пармениона, одного из близких, как считалось, друзей царевича, он осыпал сына упрекам я запретил ему жениться. Филипп говорил, что Александр, желая стать зятем варвара-карийца, раба персидского царя, показывает себя низким человеком, недостойным тех благ, которые у него имеются. В речах Филиппа проглядывала, конечно, откровенная угроза лишить Александра прав на престол. Насколько опасным считал для себя Филипп неожиданный для него проект женитьбы Александра, об этом свидетельствует тот факт, что он разогнал все окружение царевича, а его ближайших друзей – Гарпала, Неарха, Эригия, Лаомедонта, Птолемея – выслал из Македонии [Плутарх, Алекс, 10]. В дальнейшем все эти люди занимали высокое положение при особе Александра, и весьма вероятно, что на отношении Александра к ним сказалось их поведение во время его конфликта с отцом по поводу карийского брака. Не исключено и другое: отношение Александра к Филоте и его отцу Пармениону определилось уже тогда, когда Филота принял сторону Филиппа II в этом споре. Есть основания думать, что именно Филота донес последнему о замыслах Александра. Не мог Александр забыть, конечно, и родственных связей Пармениона и Филоты с Атталом – своим злейшим врагом [ср.: Руф, 6, 9, 17].
Во время свадьбы Клеопатры, дочери Филиппа II, и эпирского царя Александра знатный, еще совсем молодой македонянин Павсаний убил македонского владыку (336 г.) [Диодор, 93–94; Юстин, 9, 6, 3–8]. У Павсания имелись личные мотивы для такого поступка. Но смерть Филиппа была выгодна прежде всего Олимпиаде и Александру. Она устраняла постоянную опасность, угрожавшую им с момента его женитьбы на Клеопатре, открывала Александру дорогу к власти. Так что представляется весьма правдоподобным, что и Олимпиада, и Александр подстрекали Павсания к убийству, хотя Плутарх и называет подобные слухи клеветой.
Сам Александр, чиня расправу над своими возможными соперниками, а также в своих политических выступлениях уже во время войны с Дарием III пытался изобразить гибель Филиппа II как результат
