было уже невозможно — началась резня.
Католическому священнику они вырвали вилкой глаза. Его экономке отрубили голову — она еще держала за руку сына, его убили тотчас вслед за ней. Люси рассказывала все это без волнения в голосе, каким-то сухим тоном, будто все это происходило не с ней, будто сама она умерла, а речь шла о переживаниях какой-то другой женщины.
У Люси был маленький револьвер, но она все никак не решалась им воспользоваться. Говорит, что сперва хотела стрелять в нападавших, но не смогла целиться в человека. Потом решила застрелиться, чтобы не даться им в руки, но когда увидела, что эти люди делали с ее близкими, она начала стрелять в них. И говорит, что у нее было только одно желание — убить их как можно больше.
Она чудом выжила — заперлась в чулане и отстреливалась, убила нескольких человек. А спас ее небольшой отряд китайской регулярной армии — тогда еще они преследовали бесчинства ихэтуаней, и наместник провинции Чжили даже ввел денежные награды за поимку бунтовщиков.
После ее рассказа все сидели какое-то время молча. И я не мог поднять на нее глаза — смотрел на ее руки. Было удивительно, что те же руки, которые жалеют, ласкают, лечат, — убивали.
Я сколько уже на войне, но главного ее испытания все еще не прошел, а эта хрупкая женщина с такими ласковыми руками уже это сделала.
Потом Люси сказала, что готова убивать еще. Она ненавидит их.
Сашенька, как все это непонятно, непостижимо, дико.
Так больно за нее. И тоже начинаешь их ненавидеть.
Когда мы остаемся вдвоем, Кирилл говорит о ней с большой нежностью. Ты знаешь, он сказал мне, что в Петербурге любил одну женщину, но та посмеялась над его чувствами и бросила его ради какого-то ничтожества. И вот теперь ему кажется, что он нашел в жизни настоящее.
Сашенька, так замечательно наблюдать за их рождающимся у всех на глазах чувством — среди крови, и смерти, и ран, и боли, и гноя, и грязи. Все замечают, как они тянутся друг к другу. На них смотрят с улыбкой. Конечно, им завидуют. Нет, неправильное слово. За них радуются. Столько зверства кругом, столько жестокости — и так радостно, что хотя бы в этих двух людях жива нежность.
Наверно, смотрят на них — и вспоминают своих любимых.
Сашенька моя далекая! Теперь ты мне так близка, будто стоишь рядом, наклонилась над плечом и смотришь на мои скачущие строчки.
Целую тебя очень нежно.
Спокойной ночи, любимая!
Мы с тобой уже давно одно целое. Ты — я. Я — ты. Что нас может разлучить? Нет ничего такого, что могло бы нас разлучить.
***
В ноге — муравейник. Затекла.
С утра прошли два дождя и студент.
Стеклянность, оловянность, деревянность.
Дни юркие, разбегаются ящерками, захочешь ухватить — в руке лишь хвост — вот эта строчка.
Звонок. Перемена. Крики детей со школьного двора.
Подумала вдруг — эти детские крики на переменке будут точно такими же и через сто лет. И через двести.
Донька стучит когтями по паркету. Бросила мне на колени передние лапы, просительно заглянула в глаза. Зовет гулять.
Оказывается, балерины в пятки балетных туфель заливают теплой воды, чтобы крепче сидела ступня.
Хожу гулять с Донькой и несколько раз встречалась в парке с балетной учительницей Сонечки, у нее что-то тоже семейства собачих, но размером с тапочек. Несоответствие пропорций не мешает нюхать друг у друга под хвостом.
Рассказывала про балет. Она упала на концерте, исполняя дуэтный танец — ошибка партнера. До сих пор ненавидит его. Он любил говорить на сцене какую-нибудь глупость сквозь зубы с непроницаемым лицом, чтобы рассмешить ее.
Сперва вовсе не хотели брать в балет, якобы из-за плоскостопия, а на самом деле из-за намечавшейся большой груди.
Ее педагог говорила в танцклассе: представь себе пятак и зажми его задницей на весь урок, чтобы он не вывалился!
У нее роман с ортопедом, который лечит балетных. Он все обещает бросить жену, но не может — она больна, дети и проч. — обычная история. От одиночества завела себе собаку.
Для танцора сопротивление материала — притяжение земли.
Ей так хотелось в детстве кататься на коньках — но не позволяла себе ни коньки, ни лыжи — боялась подвернуть ногу.
Говорит, что у Сонечки способности к балету, но предупредила:
— Балетные девочки обычно неразвитые — некогда читать.
Еще сказала, что, когда выходишь на сцену, зрители будто подсадные — и нужно сделать их настоящими — в тебя влюбленными.
Обычно с Донькой гуляет он, и мама уже несколько раз говорила, что все время видит его с этой балериной.
— Не будь дурой! Смотри за ним! За мужа надо бороться!
Бедная мама. У меня уже свой дом, а она все продолжает приставать с поучениями, советами, упреками. Одинокая. Жалко ее. После того как отец ее оставил, она переключилась на меня. Боюсь этих редких приходов. Опять во всем нужно оправдываться, объясняться. И все я делаю не так, и везде грязь и беспорядок, и вообще неблагодарная.
Все время воспитывает. Купила плащ, показала ей — и опять: цвет не тот, сидит плохо, выкинула деньги на ветер. Когда же ты повзрослеешь! Отчитывает. Раз не хочу ее слушать, значит, не люблю. И терпеть ее невыносимо, и пожалеть надо.
Мама все время повторяет, что хочет мне счастья, чтобы у меня с ним все было хорошо, а на самом деле хочет, чтобы я к ней вернулась и снова стала маленькая.
Он ужасно мнительный, берет мои справочники по болезням и находит у себя все, кроме женских. Но на самом деле боится, что у него по наследству повторится болезнь, которая была у его отца — у того развилась к концу жизни склеродерма.
Иногда вдруг что-то начинает рассказывать о себе. Отец был профессором и завел роман со своей студенткой. Так сын, чтобы открыть ему глаза на эту девицу, и доказать отцу, что она его вовсе не любит, переспал с ней. Отец не мог ему простить. А когда у сына была первая выставка, отец сказал что-то такое уничижительное, что они перестали вовсе друг с другом разговаривать.
Отец погиб ужасно — возвращался поздно ночью зимой, его ограбили, проломив голову.
Теперь переживает, что отец тогда умер, а он ни разу не сказал ему, что любит его.
Улыбнулся:
— Я его тогда осуждал, что он хочет бросить мать ради молоденькой. А теперь поступил точно так же. Хотел доказать что-то отцу, а теперь получается, что он мне оттуда доказал обратное. Так странно, когда я женился на Аде, ты уже где-то была, лепила пирожки из песка.
Он иногда, забывшись, зовет меня:
— Ада!
И даже не слышит сам себя.
Я отвечаю:
— Ты кого?
— Тебя! Кого же еще.
