Народ зашумел, задвигался, потом притих.
– Слыхали, ведомо! – отозвался кто-то из середки. – Намеднись сотню гусар на телегах погнали в Казань, шуряка моего заграбастали, гусар он.
– Правда, правда, – поддержали голоса. – Слых есть, царь по Яику-реке гуляет, города берет, на Волгу ладит.
– Посмотри на Калужскую заставу, – по два гонца на день оттедов по Москве к генерал-губернатору скачут... Война там.
– А пошто ж о сем по церквам не объявляют?
– Трусу празднуют...
– Ха-ха!.. – шумел народ.
Многие, выпрастываясь из столов, пошагали к кучке, где монах. Резкий раздался свист.
– Ого! А ну еще подсвистни, – опять загнусил человек, одетый монахом. Распаленный сочувствием толпы, он залез на скамейку, вскинул руки вверх. – Готовься, Москва, великого гостя встретить!.. Будя нам под бабой жить!.. Точите, ребята, топоры!
Тут двое ражих из другого темного угла, опрокидывая скамьи, подскочили к лохматому монаху, ударом по шее сбили его с ног – кружка с медяками взбрякала, – сгребли за шиворот, вон поволокли.
– Прошибся, ой, прошибся, слуги царские, облыжно говорю! – вырываясь, вопил бродяга и лаял по- собачьи. – Гаф-гаф-гаф! То вино во мне глаголет, бес хвостатый вопиет во мне... Гаф-гаф! Заем! Порченый я, слуги царские, зело порченый... Гаф-ууу!.. А матушке Катерине верой-правдой...
Поднялась суматоха. Стражники хватали людей без разбора. Народ сразу оробел. Всей толпой давя друг друга, хлынули на улицу, косяки дверей трещали. Чахоточный целовальник налетал на завязших в дверях гуляк, визгливо орал им в спины:
– Православные! Ребята! А деньги-т, деньги-т! Напили-нажрали... Побойтесь Бога-т... Кара-у-ул!
На другой день, простояв обедню в раскольничьей часовне на Рогожском кладбище, Долгополов вошел в покои своего квартирного хозяина, купца Титова, отвесил поясной поклон, поздравил с праздником Благовещенья Пресвятые Богородицы и, помявшись мало, сказал:
– Отец Нил Сидорыч! Уважь мне в твоей лисьей шубе знатнецкой да в шапке бобровой по городу взад- вперед проехать на лошаденке на твоей...
– Пошто это? – строго вопросил горбоносый, в большой бороде старик.
– А так, что дело у меня, отец, немаловажное. Кой к кому заехать из людей великих. Подарок привезу тебе, отец.
Старик подумал, провел по морщинистому лбу рукой.
– Бери... Токмо не изгадь, мотри, одежину-то, да и лошадь не упарь.
Касаясь пальцами цветных половиков, Долгополов поклонился старику, сказал: «Спаси Бог за доброту твою» – и на цыпочках пошагал обратно.
– Стой, Остафий! – Старик подобрал длинные полы кафтана и сел в мягкое кресло. – Вот собираешься ты в Казань-город ехать да в Ренбур... Смотри, брат, не влопайся в оказию. Тамотка сугубая волноваха заварилась, головы с плеч аки кочаны летят, народ вешают, кровь льется.
– Откудов ведаешь?
Старик-раскольник, как бы опасаясь чужих ушей, огляделся по сторонам – и тихо:
– От игумена Филарета, настоятеля нашей обители в Мечетной слободе, что на реке Иргизе. Он впервые и Пугачева обогрел...
– Какого Пугачева, отец?
Старик пристально из-под седых бровей посмотрел на Долгополова и, ничего не ответив на его вопрос, продолжал:
– А в генваре месяце года сего игумен Филарет прибыл в Казань хлопотать, чтобы с иргизских скитов рекрутов не требовали в набор. И прислал оттудов нашему рогожскому протопопу грамотку. И пишет в ней игумен Филарет, что был он самовидцем, как в городе Казани предали лютой казни некоего пугачевского главаря и что-де войско генерал-майора Кара разбито Пугачевым, а сам-де Пугачев на Москву идет... Впрочем сказать, ступай, Остафий, верши дела свои... Вижу, невтерпеж тебе... Иди. Да приглядись позорче, что на Москве-то деется. Шумки по Москве идут... Народ пришествия государя ожидает...
Остафий Трифонович смутился, сказал, виновато улыбаясь:
– Да уж не Петра ли Федорыча Третьего? – и, не получив ответа, продолжал: – А я все ж таки в Казань поеду и в Ренбург поеду... Я смелый. Уж ты, пожалуй, не отговаривай меня, отец Нил Сидорыч, не застращивай, пожалуй...
...Часа через два Остафий Долгополов подкатил на хозяйском рысаке к обширному дому купца Серебрякова, что в Замоскворечье. Долгополова радушно встретил у железных ворот знакомый кудряш-приказчик и провел в дом.
В большой горнице обедали двое: молодой хозяин с курчавой бородкой на нежно-розовом лице и его жена, широколицая грудастая Машенька. Хозяин встал, Машенька облизала ложку и тоже встала. Долгополов истово покрестился на богатый кивот, уставленный с потолка до полу образами в позлащенных ризах, и отвесил поклон хозяевам.
– Добро пожаловать, – приветливо проговорил тенорком хозяин. – Сдается мне, что вы Абросим Силыч Твердозадов из города Ржева будете? Мне наш Василий сказывал...
– Так и есть. Я – Твердозадов, ржевский фабрикант, – развязно сказал Долгополов, испытующе поглядывая на молодого купчика. – А вы Силы Назарыча сынок?
– Так точно. Угадали. Митрием Силычем зовусь. А это вот моя половина, Марья Карповна. Будемте знакомы напредки.
Машенька, покраснев, заулыбалась и, стараясь скрыть в огромной цветной шали свою беременность, проворковала Долгополову:
– Да вы разболокайтесь, пожалуй, да залазьте за стол потрапезовать с нами, чем Бог послал.
– Благодарствуем-с на приглашеньи, – и Долгополов важно снял с плеч богатейшую с бобровым воротником чужую шубу, аккуратненько положил ее на парчовый диван, еще раз покрестился и сел за стол. Ему подали на оловянной тарелке леща с кашей.
– Тятенька не единожды говаривал: сколь годов, говорит, с фабрикантом Твердозадовым торговлю веду, а в глазе-де человека и не видал. А вот вы и пожаловали. И что ж, большая ваша фабрика канатная? – и хозяин положил гостю две доли пирога.
– А так ежели без хвастовства, первая по городу.
– А вот у Лукьянова Никандра Тимофеевича, у того как?
– Много гаже-с. И пенька второй сорт. Браку много-с. А я делаю канаты с веревками даже против заморских без охулки... – Долгополов обсосал жирные после рыбы пальцы и, незаметно закорячив ногу, обтер их о голенище.
– Ах, что-то вы, – заметив это, сказала Машенька и протянула гостю полотенце: – Вот, извольте, рушничок.
После пирога с изюмом, после клюквенного киселя с миндальным молоком хозяйский сын, сыто рыгнув и приказав жене: «Покличь-ка Ваську», повел гостя в контору.
Дело при участии кудряша-приказчика Василья быстро завершилось. Долгополов отобрал по образцам красного товару на две тысячи, дал письменное обязательство погасить долг на тысячу рублей веревками своего производства, а на остальную тысячу выдал вексель. Оба документа подписал: «Города Ржева канатных дел фабрикант Абросим Твердозадов».
Помолившись Богу, ударили по рукам, на прощанье поцеловались.
6
В ночную пору, когда Долгополов, похрапывая, спал, плеча его коснулась чья-то крепкая рука.
– Восстань, Остафий, – тихо, но внушительно сказал старик Титов. – Обряжайся, едем в Рогожскую часовню, соборное бдение у нас тамотко. Велено тебе быть...
По темной Москве ехали долго. Ледяным морозцем сковало грязь. Кой-где колеса тарахтели по деревянному из накатника настилу. Ночная Москва тиха. Разве-разве какой гуляка прокуролесит с тоскливой песней, пока не свалится где-нибудь на куче навоза и, ядрено обругавшись, не заснет. Да у кабаков то
