— Чу! Батюшкин голос!.. Слышь, слышь?.. Ой, дяденька, ой, миленький, ну и напужалась я… Думала, батюшку-т колотят мужики… — Она лепетала, не выпуская его руку из своей, ещё мокрой от слёз, и так, вдвоём, они выбрались к реке. Тут было тихо; люди стояли плечо к плечу и, затаив дыхание, слушали заветные царские слова.
Пугачёва в ночном полумраке не было видно, однако голос его звучал повсюду. Услышал его и Горбатов, услышала и Акулька, поднятая офицером на руки.
— Детушки! — выкрикивал Пугачёв горячо и крепко, как всегда в беседах с народом. — Вы таперь ведаете, детушки, мою царёву волю. Только восчувствуйте, что мне одному, без подмоги вашей, ничего сотворить не можно. Один в поле не воин…
— Чуем, отец!.. Поможем, постоим за тебя, батюшка наш! — шумел народ.
— Поможем! Всем миром навалимся!..
— Куда глазом кинешь, и мы за тобой!
И снова голос его, отменный от всех других:
— Ну, так не бросайте меня, детушки! А делайте то, что повелеваю. Мы вознамерились, чтобы в каждом селении, в каждом городе, велик ли, мал ли он, сидело своё выборное начальство — атаманы, сотники, судьи. Отседова и лёгкость вам доспеется в жизни. И всяк будет равен всякому! — Пугачёв помолчал и снова: — Слышали, детушки, под Казанью-то погнулись мы, порядка у нас настоящего не было, вот и… — голос его дрогнул, но вслед зазвучал ещё сильнее: — Споткнулись, это верно, а только опять вот на ногах. Как говорится: упал больно, да встал здорово!
В толпе послышались дружные возгласы одобрения.
— А таперь, люди мои верные, уповательно нам, собравшись с силами, на полный штурм двинуться. Не можно терпеть, чтоб земля под барами оставалась, чтоб кровь из мужика всякие мздоимцы сосали. Крепи себе волю, детушки, изничтожай злодеев-помещиков!.. Руби столбы, заборы сами повалятся…
Из-за лесистого крутояра показалась ясная луна. Чёрная тень опахнула берег. Меж землёй и звёздами стал разливаться голубоватый свет. По речному широкому раздолью брызнуло огненное серебро, и мокрые вёсла скользящих по воде челнов блестели, как стеклянные.
Было уже поздно, когда Пугачёв распрощался с народом.
— Дорогу, дорогу государю! — покрикивала стража, расчищая Пугачёву путь. Впереди пёр напролом уральский великан Миша Маленький. Умильно улыбаясь, он как бы шутя разводил в стороны руками, но люди слетали с ног, кренились, отскакивали прочь.
Ещё долго, до самой зари, толпились на берегу люди, горели костры, ржали кони.
3
На другой день, едва взошло солнце, началась переправа на тот берег. Зрелище было необычайное. Ничего подобного Волга ещё не видала. Поперёк её течения шёл лёгкий живой мост, выложенный темневшими над водою человечьими и конскими головами. Мост двигался через Волгу наперекосых, течение сшибало его книзу. Это «перелазили» вплавь казачьи части и небольшие отряды башкирцев, оставшихся верными Пугачёву.
Казаки плавились так: на связанные из жердья лёгкие «салики»[22] они складывали одежду, ружья, боевые припасы, сёдла и плыли вперёд, держась одной рукой за хвост или гриву коня, а в другой руке у них была лямка от салика.
И всё это двигалось лавиной, с фырканьем и всхрапываньем лошадей, с людским гамом, смехом, гиканьем. Тут же скользили челны и лодки, чтоб в случае нужды подать помощь ослабевшему.
Возле ближайшего села Кокшайского люди и обоз пераправлялись через Волгу на пароме. В другом месте сотни набитых людьми челноков и лодок бороздили воду. Бурлаки пригнали четыре купеческих паузка и две ёмкие баржи. Переправа пошла быстрее.
К обеду на правом берегу уже скопилась не одна тысяча человек. День был невыносимо жаркий, вода — как парное молоко. Множество людей с гоготаньем, раскатистым хохотом и визгом принялись купаться. Акулька с пугачёвскими девчонками барахталась у отмели, учась плавать. Ниже по течению казаки с башкирцами и татарами купали и чистили лошадей. Голые, бронзового цвета, с крепкими мускулами, молодые люди въезжали в воду на лошадиных спинах. Кони подрагивали взмокшей кожей, хватали воду опалёнными губами, иные до глаз погружали в воду голову и гулко затем отфыркивались.
Среди конников началась в воде возня, послышались крики, смех. Какой-то гололобый калмык в шутку накинул сзади петлю на зазевавшегося казака и с силой дёрнул её в свою сторону. Казак, описав пятками круг в воздухе, слетел с коня и воткнулся головою в воду. Затем он вынырнул, обозлённый, стал отплёвываться, фыркать.
Весь берег, глядя на казачьи забавы, покатывался со смеху.
Потянуло к воде и Емельяна Иваныча. Сбежав вниз, он прошёл направо, в кусты, чтоб быть неприметным народу, снял нарядный чекмень с генеральской лентой и звездой, разделся и кинулся в воду. Поплавал, понырял один-одинёшенек. «А ну-ка, — подумал, — к людям сплаваю; вишь, какой хохот там, — должно, складно врут… А голый и царь — человек. Поди, разбери его!»
Сбросив царский наряд, он враз ощутил в себе свободу, сердце его возликовало: по правде-то молвить, прискучило в царя играть.
Он нырнул и, пройдя под водой порядочное место, выскочил в самой людской гуще.
— Эй, братухи! Ощо борода объявилась, — закричали, смеясь, здоровенные парни. — Давайте и эту бороду топить… — и трое из них, не узнав Пугачёва, по-озорному полезли на него.
— Ещё бабушка надвое сказала, кто кого! — крикнул Емельян Иваныч и, набрав полные лёгкие воздуху, скрылся под водой.
— Аа-а, испужался, умырнул? — засмеялись парни.
Тут глубина им до подбородка, они из муромских лесов, плавать не умели, твёрдо стояли на песке. Вдруг один из них, дико вытаращив глаза и взмахнув руками, опрокинулся затылком в воду. Следом за ним забурлили на дно ещё двое. Это Емельян Иваныч проделывал свои штучки: он поочерёдно схватывал под водой парней за ноги, повыше пяток, и сильным рывком опрокидывал на дно. Вот два парня снова выскочили на поверхность, лица у них глупые, осатанелые. Отплёвываясь, взахлёб дыша, они вопили:
— Ах, он змей!.. А где Митька-т?
Курносого, с заячьей губой, Митьку Емельян Иваныч несколько попридержал в воде. Но вот вылетел поплавком и Митька. Посиневший, с дикими глазами, он ловил ртом воздух, тряс головой, фыркал и плевался, отхаркивая воду. Эта озорная забава напомнила Пугачёву юные годы, он вынырнул к парням, улыбающийся и счастливый.
— Ах, язва! А и ловко же ты хрещёных топишь, — с хохотом закричали оправившиеся парни, но подступить к нему боялись.
— Это, братцы, суконщик из Суконной слободы. Я его в Казани заприметил, — сказал, придя в сознание, курносый Митька с заячьей губой.
— Ничего не суконщик, — возразил другой. — Татарин это, Балдыхан, маханиной торгует… Хватай бороду! Топи!
Но смеющийся Пугачёв снова скрылся под водой и вынырнул в другом месте, где бултыхались степенные бородачи. Они ни малейшего внимания на него не обратили, возясь меж собою: заскакивали друг другу на плечи, брызгались водой, боролись.
Пугачёв услышал знакомый, приближающийся берегом голос: «Государь! Где государь?» Против купающихся вырос на берегу Ермилка, протрубил в трубу и опять закричал:
— Государь! Эй, ребята! Нет ли где тут ампиратора?
— Ермилка! Я здеся! — выкрикнул Емельян Иваныч и поднял руку. — Я тут!
Стоявший позади Пугачёва бородач, озлясь, стукнул его по загривку:
— Я те покажу, как государем величаться!
Получив от ретивого бородача затрещину, Емельян Иваныч не захотел заводить с ним ссору, он нырнул и начал пробираться под водой к кустам, к своей одежде.
