– Манечка, не сомневайся: я здесь.
XXI
Инженер Протасов любил весенними вечерами заходить в эту избушку. Иногда просиживал в ней до самого утра. Чрез сени жили хозяева, в передней половине ссыльный, «царский преступник», чучельщик Шапошников. Он маленький, бородатый, лысый. По стенам, на окнах, на столе звери и зверушки, в углу с оскаленной пастью волк.
– Все препарируете?
– Да.
– Не скучно?
– Что же делать! Охота дает мне развлечение, препарировка кормит меня. Иначе в этой глуши – духовная смерть.
Первая встреча произошла так. Инженер Протасов принес коробку печенья и фунт сыру. За чаем ведутся длинные разговоры. Протасов все пристальней приглядывается к ссыльнопоселенцу, упорно что-то припоминает и никак не может вспомнить нужное. Вдруг Шапошников начинает рассказывать о своем старшем брате, погибшем в селе Медведеве. Протасов весь насторожился, кровь бросилась в голову, спросил:
– Как он погиб?
– Подробностей не знаю, товарищ. Говорят, спился, сошел с ума, сгорел. Брат, помню, писал мне о вашем патроне Громове, когда тот еще мальчишкой был. Припоминаю, он пророчил Громову большую судьбу. Еще писал о некой необычайной демонической женщине. С весьма странной судьбой.
– Об Анфисе?
– Да. Вы слышали?!
– Как же! Ходят целые легенды.
– Я получил от брата три предсмертных письма. Они написаны одно за другим. Два последних – утром и вечером, в тот же день, я полагаю – в день его трагической смерти. Письма ужасные. Все в мистических прорицаниях, в исступленных фразах. Я удивляюсь, что с ним стряслось? Всегда такой трезвый во взглядах. Очевидно, влияние тайги, всей обстановки, а может быть, и этой женщины. Он ее любил, хотел жениться на ней. Да и немудрено. Вот полюбуйтесь... – Шапошников вытащил из-под деревянной кровати, из сундука, вложенный в футляр застекленный акварельный портрет.
– Брат прислал мне фотографию. Мой приятель, известный портретист, сделал с нее картину.
На Протасова глядела сквозь стекло очаровательная женщина. Правильный овал лица, тугие косы на голове, тонкие изогнутые брови, большие влекущие к себе глаза, – от них нет сил оторваться.
– Так вот она какая, эта Анфиса, – пресекшимся голосом прошептал Протасов. – Да это прямо одна из блестящих фантазий Греза! Сам Рафаэль оцепенел бы перед ней...
– Такие женщины действительно могут свести с ума.
– Но в ней ничего нет демонического, она вся – свет. От нее святость какая-то идет... Ну, Жанна д'Арк, что ли... – Протасов говорил тихо, все еще не отрывал глаз от очаровавшего его лица.
– А это вот мой погибший брат.
– Слушайте! – вскричал Протасов, вглядываясь в большую фотографию. – Да это ж вы!
– Да, я сам смотрю на этот портрет, как в зеркало. Нас всегда путали с братом. Даже голос и манеры. Словом... Кастор и Поллукс.
– Странно. Вы, право, как сказочная птица феникс, восставший из пепла.
– Хм... Пожалуй. И если б я повстречался с Громовым, он обалдел бы. И, знаете, у меня есть еще интересный документ... Он вас, товарищ, может поразить. Приготовьтесь. – И Шапошников стал рыться в сундуке, набитом потрепанными книгами. – Пожалуйста, наливайте сами, кушайте... Прикройте самовар. Он с угаром... Вот-с, извольте. – И Шапошников подал несколько листов бумаги, исписанных мелким угловатым почерком. – Это черновик донесения министру юстиции прокурора Стращалова по делу об убийстве Анфисы Козыревой. Словом, уголовный роман о Прохоре Громове. Довольно интересный. Тут и о брате моем. Возьмите с собой. На досуге прочтете.
– Но как же он... к вам...
– Стращалов – мой приятель. Когда-то вместе в университете учились. Потом, года три тому назад, повстречались в ссылке.
– Что?.. Разве он...
– Да, бывший прокурор Стращалов – революционер... – И Шапошников, потирая руки, захихикал в бороду. – Прокурор и... Да, странно. Досталось ему ну не политическое, а близкое к политике дело... Студент какой-то... Ну, речь. А прокурор, вместо обвинения, как начал да как начал крыть наши порядки! Ну, обыск... Нашли литературу. Вообще жандармерия давненько до него добиралась. Вот так-то...
– Где же он теперь?
– Кто, прокурор? А недалеко. Полагает перепроситься сюда.
Протасов заглянул в самый конец, в резюме докладной записки. Шапошников заметил, как щеки гостя побагровели.
– Черт!.. Не может быть... – швырнул Протасов рукопись на стол. – Чтоб Громов был убийца!.. Нет, чушь, гиль...
– Да, Прохор Громов прямой убийца Анфисы и косвенный убийца моего родного брата. Постараюсь с этим мерзавцем сквитаться как-нибудь. – Голос Шапошникова был весь в зазубринах, звучал угрозой. Но Протасов не слыхал его. Мысль Протасова заработала вскачь, вспотычку, его лоб покрылся морщинами, в похолодевших глазах отражалось душевное напряжение; Протасов взвешивал, оценивал за и против, делал поспешные выводы, но тут же опровергал их логикой, направлял мысль в обхват всей громовской жизни с Ниной в центре, снова делал умозаключения. Наконец, отирая рукой вспотевший лоб, сказал:
– Нет, нет... Это невероятно. Ваш прокурор, простите меня, клевещет.
– Не думаю! – закричал фальцетом Шапошников и, потряхивая седеющей бородой, стал взад-вперед бегать по комнате.
Волк, звери и зверушки с любопытством следили за ним глазами. Набитая паклей белка, прижав лапки к пушистой груди, как будто силилась о чем-то намекнуть ему, может быть, о том давно прошедшем зимнем вечере, когда юный Прохор нес от Шапошникова вот такую же, как и она, зверушку, но встретилась Анфиса – шум, крик, звонкая пощечина, и мертвая свидетельница-белка осталась валяться на снегу. Да, да, об этом. И еще о том, что сейчас сюда, может быть, войдет ожившая Анфиса и скажет всему миру, и волку, и зверушкам, кто убил ее. Но Анфисе не проснуться. Только милый ее образ, запечатленный изысканной кистью мастера, безмолвствует в этой хижине, и Протасову нет сил оторваться от него.
– Нет, нет, не думаю, чтоб прокурор Стращалов клеветал, – запыхтел взволнованный Шапошников. – Во всяком случае, он будет здесь и, надеюсь, докажет вам, что ваш Громов – преступник.
К великой радости Протасова, вместе с ожидаемым грузом приехал и Иннокентий Филатыч. А вместе с ним...
– Позвольте представить. Это родственник Нины Яковлевны, человек деловой, коммерческий. Иван Иванович Прохоров...
Инженер Протасов козырнул, подал ему руку и сказал Иннокентию Филатычу:
– А я вас попросил бы остаться здесь, помочь мне.
Старик с огорчением посмотрел в сторону, подумал и, встряхнув длинными рукавами архалука, сказал:
– Ладно... Ежеле надо, останусь... Только по Анюте соскучился, по дочке.
Однако Анна Иннокентьевна за последнее время не особенно-то скучала об отце. Ее по мере сил старался развлекать закутивший Прохор. Странная какая-то, железная натура этот Прохор Громов. Два раза тонул на днях в весенних бушующих речонках, в третий раз – утопил коня, сам выплыл. Время горячее, он с утра до ночи на работе, спит, ест где придется, но, ежели попадет домой, заходит ночевать к Анне Иннокентьевне.
Никто бы не подумал, даже любовница пристава Наденька, что набожная, строгая вдовица сбилась с панталыку, впала в блуд. Анна Иннокентьевна подчас и сама недоумевает, как мог с нею приключиться такой грех. Да уж не демон ли это обольститель, обернувшись Прохором, храпит у нее на пышной, лебяжьего пера постели? Когда пришла ей эта мысль, вдовица обомлела. И, вся смятенная, хотела осенить
