— Видать, что ее сложил сын кузнеца, — продолжал свое Эндрью Типот. Ни под свирель, ни под волынку ты не споешь такую песню. Она стучит, точно молотом по наковальне. В наше время пели иначе. Не так ли, Эмми? — И, сложив губы дудочкой, он чуть слышно просвистал:
Вспоминаешь ты эту песню, женушка, а?
Но матушка Типот, защищая глаза рукой от солнца, смотрела туда, куда и все, — на вырубленную в глине лесенку.
— А впрочем, по тебе, что бы ни сделал этот сорванец Джек Строу, ты скажешь, что лучше и быть не может!
Матушка Типот молчала. Серьезного и работящего Джека-Соломинку никак нельзя было назвать сорванцом, но ее старика ведь не переспоришь.
закончил Джек и, перепрыгивая через несколько ступенек кряду, остановился перед своим хозяином.
— «Авессалом» выдержал, дядюшка Типот, — сказал он, почтительно снимая шапку. — Только придется его еще раз просмолить, потому что воду он набирает по самые банки. А «Мэри-Джен», поглядите-ка, почти такая же красивая, как и живая Мэри-Джен. Только там на корме нужно нарисовать что-нибудь, а то это черное пятно никуда не годится.
«Авессалому» не мудрено было набирать воду, так как он почти до уключин был полон серебряной сельди. «Мэри-Джен», которая раньше называлась «Крошка Элен», меньше была в работе, а потому и выглядела так нарядно.
Прежнее ее название Эндрью Типот густо замазал черной краской. Он не разрешил жене перешить на младшую дочку платье Элен, а собственноручно сжег его в камельке. Он запретил произносить в доме ее имя, он разбил миску, из которой ела его старшая дочь, он раздавил ногами жалкие глиняные игрушки, сберегавшиеся с первых дней ее детства. И все-таки ему постоянно мерещилось, что за его спиной люди шепчутся о его несчастье. Он подозрительно глянул на Джека.
«Далось парню это черное пятно! Но нет, Соломинка, как видно, ни о чем не догадывается. Все-таки он ведь чужой в этих местах».
А Джек свято держал слово, данное госпоже Элен, и ни разу не обмолвился о том, что ее знает.
— Что-то это ты уж слишком приглядываешься к нашей Мэри-Джен… проворчал старик, чтобы сказать хоть что-нибудь. — Мать, разве у девчонки нет никакой работы в доме, что она дни и ночи слоняется по берегу?
Но матушка Типот уже приняла Джека в свои объятия.
— Чтобы такой молодец да не справился с парусами! — говорила она, гладя его по плечу. — Чтобы такой молодец да не перехитрил глупую сельдь! Когда я в первый раз увидела тебя, Джек, я тогда же сказала старику: «У этого парня золотые руки». Я еще сказала…
Но ей не дали окончить. Молодые ребята уже обступили Джека-Соломинку, хохоча и хлопая его по спине.
— Спрыснуть, спрыснуть надо! — кричали они. — Рыбака крестят два раза в жизни. Сегодня твое второе крещение! Вы, конечно, с нами, дядюшка Томас?
И всей гурьбой двинулись к «Зеленому орешнику», хозяин которого уже прилаживал над дверью фонарь.
По давней привычке, входя в дом, Эмми Типот глянула на дорогу. Недавно прошел дождь, накатанные колеи блестели до самой рощи. Из Фоббинга сегодня вывезли в Лондон четырнадцать возов одной сельди.
Но не об этом думала Эмми Типот.
— Элен, моя добрая, послушная девочка! — сказала она со слезами.
Вот по этой самой дороге ушла она три года назад, в воскресенье, в духов день, в своих новых щегольских башмаках. Энни Фокс и Энни Тьюдор ждали ее у поворота.
«Мамочка, мы вернемся сегодня вечером!» — крикнула Элен и помахала веткой орешника.
— Элен! — прошептала старуха, точно дочь ее стояла рядом. — Он раздавил ногами твоих рыбок и петушков и сжег твое хорошенькое платье, но, если тебе когда-нибудь вздумается вернуться домой, он первый сойдет с ума от радости!.. Но от добра добра не ищут, — вздохнула она и сжала руки.
Этот красивый, статный молодец, что три недели подряд ездил в Фоббинг и в церкви глаз не сводил с их красотки дочери, о, он уж наверное нашел приманку, чтобы удержать их добрую девочку. Он, видно, не простой мужик или рыбак, а не иначе, как какой-нибудь конюх или даже егерь у богатого господина. Через плечо у него всегда висел золоченый рог.
Может быть, Элен живет сейчас не хуже зажиточной горожанки и думать позабыла о вонючей похлебке из внутренностей трески.
— А отца и мать ты тоже забыла, дочка? — сказала женщина заплакав. Не ради меня, а ради отца, которого ты любила больше жизни, вернись, Эли!
Вот Мэри-Джен, та совсем другая, но для матери они — как два пальца на одной руке. Который ни отрежь — все больно. Да и для отца тоже, как бы он ни петушился. Двадцать лет назад, когда Эмми Типот, тогда еще совсем молоденькая мать, больше года провалялась в жесточайшей лихорадке, муж ее сам выхаживал свою крошку Элен. Даже когда у девочки резались зубки, она не стоила матери ни одной бессонной ночи. И повадки у них были одни с отцом, и песни они одни и те же пели, и красотой и ловкостью Элен была в отца. Младшей, конечно, далеко до нее. Хотя вот парни в Фоббинге совсем не считают ее дурнушкой…
Эмми зевнула и перекрестила рот.
Джек Строу уж наверное не считает ее дурнушкой. Ну что ж, дай господи! Хоть и молода еще девочка, но сам старик сказал, что пора ее уже сватать. Если в пятнадцать лет за девушку уже нужно вносить королевскую подать, то необходимо поскорее сбывать ее с рук.
