и уши свои он держал открытыми, так что был, можно сказать, шпионом у самого себя. Правда, в остальном он проявил себя последним негодяем…
Как ни много читала об истории Софья, ее знания не шли ни в какое сравнение со знаниями Григория, но при всем при том она предпочла бы, чтобы он говорил ей о своей любви, а не откладывал это до ночи, когда увлекал ее на ложе. Но и тогда все, что ей доставалось, это пара фраз, а то и слов. Например, «моя звездочка». Или — «моя изумрудинка», имея в виду Сонины зеленые глаза. Увы, на большее его не хватало…
Сколько времени Софья вот так ждет Григория?
Час, два? Впрочем, все равно часов у нее нет, потому Соня просто могла бы сказать: ждет давно. Григорий, уходя, пообещал:
— Я оставлю тебя ненадолго. Взгляну только, далеко ли ближайшее селение. Если нет, тогда, может; нам стоит заночевать в этой избушке?
Итак, он ушел на разведку, и теперь уже неизвестно, вернется ли обратно.
Соня мысленно проговорила это и испугалась. То есть она не хотела думать, что с Григорием случилась какая-то беда. И даже уверена была: супруг жив и здоров. Но вот другая мысль выскочила откуда-то из глубины, с самого дна мутной смеси рассуждений и страхов, которыми переполнялась ее душа. А вдруг он просто ушел и бросил ее здесь одну?
Нет, думать об этом смешно! Не оставит же муж свою венчанную супругу, которой наградил его господь, в чужой стране, посреди леса, без лошадей, без самой завалящей повозки? Разве Соня ему мешала?
Однако при здравом размышлении нельзя не признать, что пробираться Григорию в город Страсбург, куда он отчего-то так стремился. Соня-то как раз и мешала.
Она вспомнила, как неуклюже перелезала через буреломы, а он нетерпеливо ждал ее, незаметно для жены, как он думал, постукивая рукой о ствол дерева и морщась, как от зубной боли. Как тащил он ее на себе через холодный бурный ручей и на неизвестном ей языке ругался сквозь зубы. Когда же, выбираясь из какого-то оврага, Соня в очередной раз упала, то услышала, как он в сердцах бормочет:
— Вот ведь… навязалась на мою голову!
И это спустя всего две недели после того, как они стали мужем и женой! Она уже раздражала его настолько, что он и не считал нужным скрывать от нее свое раздражение!
Соня опять вернулась мыслями к той ночи, после которой Григорий просто потащил ее в церковь. Понятное дело, он чувствовал раскаяние, свою вину перед нею… Кстати, что значило его откровенное удивление после того, как утихли страсти и Соня высвободилась из его объятий? Он пробормотал:
— Значит, ты… а я думал… Прости, родная, я и предположить не мог… Я считал, что Флоримон…
Как ни глупо это звучит, но только теперь его слова обрели для нее подлинный смысл. Григорий не ожидал, что Соня девственна. Он считал, что после всех злоключений княжна не смогла сохранить свою честь, потому и домогался ее так настойчиво. Решил, что ей все равно нечего терять. Она побывала в лапах беспринципного и жестокого Флоримона де Барраса, который своим ремеслом сделал похищение и продажу женщин во все части света, в гаремы и бордели. А также для утех всякого рода извращенцев — таких в одной из комнат своего замка он нарочно готовил…
Поняв это. Соня даже охнула вслух: Григорий женился на ней вовсе не по большой любви, а всего лишь из чувства долга! Вернее, из чувства вины. Словно наказал самого себя за похоть этой женитьбой.
Одно дело, если бы они путешествовали вдвоем, к примеру, по Италии во время медового месяца, когда никто и ничто не мешало бы им наслаждаться обществом друг друга. И совсем другое, когда Соня стала для него обузой, потому что он и не подумал — или не смог? — отложить, хотя бы на время, свои дела. Потому и тащил ее через лес, потому и оставил одну в этой заброшенной сторожке…
О какой любви можно говорить и чего ожидать от такого вот новоявленного супруга?
Вся в раздумьях по поводу несообразностей своей судьбы, Соня опять вытащила из кармана колоду карт и стала машинально перебрасывать из руки в руку, как учил ее недавно французский граф Жозеф Фуше.
Он говорил:
— Чтобы знать карты в совершенстве, надо ежедневно тренировать руки. Ваше умение — в кончиках пальцев, в интуиции, в непрестанном внимании и контроле за руками партнеров. Нет, нет, на свои руки смотреть ни в коем случае нельзя! Так вы, наоборот, привлечете к ним внимание других. Пусть лучше любуются вашим лицом, ясным и безмятежным. Нелишне выглядеть даже за карточной игрой несколько глуповатой. Если, конечно, ваша цель — выигрыш, а вовсе не кокетство…
Странно, но теперь Соня так привыкла к этим упражнениям для рук, что в минуты сильного волнения невольно прибегала к ним, со временем и вовсе производя свои манипуляции не глядя. Красавчик Жозеф… Как многому он мог бы ее научить, да не успел.
Соня понадобилась самой королеве Франции для выполнения роли почтальона. Или курьера. Или — это чтобы пощекотать самолюбие — доверительного лица.
Если на то пошло, и партнеров для игры в карты у нее пока не было… На этом месте безмолвной беседы самой с собою остановилась. Интересно, что она имела в виду под словом «пока»? Разве, если бог сжалится и позволит Соне выбраться отсюда, она собирается зарабатывать деньги игрой в карты?
Григорий ее упражнения не одобрял. Они его даже раздражали. И он откровенно потешался над нею.
— Карточных шулеров — мужчин мне встречать доводилось, но женщин… Это, простите, Софья Николаевна, перебор! Кто вам сказал такую глупость, будто женщина может карточным фокусам научиться?
Посмотрел на ее огорченное лицо и махнул рукой.
— Впрочем, Соня, не обращай внимания, просто я ворчу оттого, что мы застряли в этом паршивом лесу и передвигаемся со скоростью черепахи, в, то время как надо мчаться со всех ног.
Она не стала говорить Григорию, что ее учителем был Фуше, — отчего-то он Жозефа терпеть не мог. Но со странным для самой себя упорством продолжала шуршать картами во всякую минуту, когда супруг не обращал на нее внимания.
Как скачут, мечутся сегодня ее мысли. То она упускает нечто явное, сиюминутное, то начинает понимать то, что давно следовало понять…
От кого вообще они скрывались в этом лесу, продав за бесценок своих лошадей? Григорий лишь обмолвился, что встретил какого-то старого знакомого, которому в свое время изрядно помешал и на Которого даже навлек гнев монаршей особы.
Соня не в первый раз ждала супруга. Так же было в той небольшой корчме, где они остановились передохнуть. Он примчался запыхавшийся и чуть ли не выволок ее следом за собой, приговаривая:
— Скорей, скорей, нам надо торопиться! Уносим отсюда ноги!
Тогда он тащил ее за собой, тогда, видимо, у него еще не созрела мысль оставить Соню где- нибудь.
А ведь насколько легче было сделать это прежде, вблизи людных мест. Впрочем, легче только для Софьи. Наверное, он не хотел, чтобы на нее наткнулся кто-то из преследователей самого Григория. Однако последняя мысль показалась ей вовсе уж неуклюжей и далекой от жизни…
Потом Григорий откуда-то принес темные плащи и треуголки, заставил супругу, как и он сам, натянуть шляпу на глаза и свернуть с наезженной дороги на какую-то тропинку. Они углубились в лес, по которому и блуждали до сего дня…
Соня почувствовала, как ее бедный желудок заурчал, напоминая, что время обеда давно прошло, а их еда осталась в заплечном мешке Григория. Он так был уверен, что скоро вернется, или в спешке просто о том позабыл? Не подумал оставить жене и корочку хлеба.
Она гнала прочь от себя недостойные мысли о своем супруге. Не мог он бросить Софью одну, не мог! Не по-людски это, не по-рыцарски, бесчестно!
Усилием воли она затолкала обратно подступившие было к глазам слезы. Еще чего, реветь?
Соня в последний раз одним движением разложила карты веером — они, как послушные зверьки, легли, чтобы тут же собраться в колоду, — и удовлетворенно спрятала карты в карман.
— А ты говорил, Гришенька, что женщине владение карточными фокусами недоступно, — как бы продолжая спор с мужем, вслух произнесла Соня. — Значит, я стану первой женщиной, которая этого
