В сражениях Всеволод себя не щадил, бросался всегда в самую гущу схватки, но не брали его ни стрела, ни меч, ни копье. Точно вдруг стал он заговоренным.
— Судьбу испытываешь, Всеволод? — неодобрительно осведомился у него Владимир. — Грех это. Жить надо столько, сколько Богом отпущено.
— Зачем мне такая жизнь? — горевал князь. — Без любимой жены, без Анастасии, мне и свет не мил.
— Смирись, — говорил Владимир, — раз так Богу угодно… Думаю, надо тебе другую жену искать. Продолжать свой род, как нам предками завещано.
— Другую? — ужаснулся Всеволод.
— Другую!
Шло время. Князь вернулся из похода целым и невредимым. Выглядел здоровым, только теперь его лоб у переносицы пересекали две глубокие морщины.
Он ещё ничего не решил, а в народе уже распространилась весть, будто князь себе жену ищет.
По случаю возвращения дружины из похода на княжеском подворье закатили пир. Простому люду на площади столы накрыли, а знатные бояре и дворяне гости князя — были приглашены в палаты.
Лучших родов девицы на выданье собрались в тот день на княжеском дворе. Затевали игры, хороводы водили, и всякая норовила своей красой князя в сердце поразить. Только мало веселился Всеволод. Видно, крепко сидела в сердце дорогая зазнобушка-жена. И как ни хотел он думать, что ещё объявится Настенька, а сердцем понимал, что навряд ли когда увидит ее… Княжеское дитя рабом станет. Какое от таких мыслей веселье?!
Как-то месяц спустя после похода вызвал к себе князь конюшего Лозу.
— Много лет служил ты мне верой и правдой, дядька Даниил. Воин из тебя был справный, воспитатель добрый, и конюший — лучше не надо. Но что получается? Мой самый верный дворянин так и остался без достойной награды.
— Для меня лучшая награда — служить тебе, князь.
— Погоди, — Всеволод поднял руку. — За верную службу решил я тебя наградить.
Он подал конюшему свиток.
— Ты грамотный, читай.
Лоза медленно прочитал свиток, все ещё не веря собственным глазам.
— Село Холмы… с челядью… мне?!
— Тебе.
— Батюшка князь, ты меня изгоняешь? Чем я тебя прогневал?
— Глупый ты, дядька! Бери село и правь разумно. Рано ты на покой удалился. Разве место на конюшне такому человеку, как ты? Хоть и седой, а я думаю, можешь ещё жениться, ребеночка завести. Меня вон все толкают: женись да женись! Даже батюшка Настенькин. И родня моя торопит: надо род продолжать…
— Любят тебя все, потому плохого не пожелают. Прожили вы с Анастасией столько, сколько Бог дал, что же теперь поделаешь? Знаешь ты хоть одну женку, что домой от татар вернулась?
— Чего не знаю, того не знаю.
— То-то же! Потому, выходит, без толку её и ждать…
— Ты не сказал, принимаешь ли мой дар?
Лоза поклонился Всеволоду в пояс, а когда выпрямился, стало видно, что какая-то мысль мелькнула в его голове, изменив вдруг прошлые намерения. Будто он подумал: 'А вдруг?' И кивнул головой.
— Благодарствую, Всеволод Мстиславич!
И то ли от этой самой нежданной мысли, то ли от щедрости воспитанника своего, распрямился Лоза. Приосанился.
— Таким ты мне больше нравишься, — улыбнулся Всеволод. — Вспоминаю строгого дядьку Лозу… Завтра поутру отправимся твое селение смотреть…
Князь помолчал и добавил:
— Хочу ещё к гадалке заехать. Той, помнишь, что Любомир привозил.
— Как не помнить? — Лоза оживился, пожалуй, излишне горячо, но Всеволод, погруженный в свои мысли, этого не заметил. — С превеликой радостью тебя сопровожу. Вдруг и мне чего-нибудь нагадает?
Выехали они ранним утром августа — князь, Любомир, Лоза и ещё пятеро княжеских дружинников. Холмы располагались не слишком далеко от Лебедяни, но из-за гадалки им пришлось делать крюк.
Прозора в тот день гостей не ждала, и это было странно, потому что обычно их приезд или приход она предчувствовала и успевала приготовиться. Но теперь…
Со вчерашнего дня вдруг стали мучить её воспоминания. Все то, что, как она думала, давно похоронила на самом дне души, всплыло со всеми страшными подробностями.
Татар — или мунгалов — кто их разберет, было немного. Так, небольшой отряд. Но для селения в несколько дворов оказалось больше чем достаточно.
Ничто не предвещало беды, потому и Софья не успела спрятаться с ребятишками в нарочно выкопанном для такого случая подполе.
Она как раз доставала из печи свежий хлеб, когда дверь распахнулась и в светелку ввалились нехристи. Дом Лозы первым привлек их внимание, изукрашенный деревянной резьбой, точно праздничный пряник.
— Карош, жинка, карош! — проговорил один из незваных гостей, хищно оглядывая её статную фигуру.
Софья успела оттолкнуть от себя цеплявшегося за её юбку младшенького сына и шепнуть старшему:
— Спрячьтесь в подпол!
Она сказала так, надеясь, что, пока её выволакивают во двор, о детях никто вспоминать не будет, и она сможет уберечь хоть их. Как бы все ни кончилось, думала она, дети смогут выбраться, а уж добрые люди их в беде не оставят.
Муж Даниил, как обычно, мастерил что-то в небольшой сараюшке подле избы и потому не сразу понял, что на подворье чужие. А когда выглянул наружу и все увидел, схватил первое, что под руку попалось, вилы, да и кинулся на нехристей.
Успел-таки достать одного, да куда ему было против всех? Накинулись, стали саблями рубить. На мгновение Софью из внимания выпустили, и она успела дотянуться до упавших вил. Проткнула ими в аккурат того, который как раз собирался её мужу, как она думала, уже мертвому, голову саблей отрубить. Теперь, выходит, хоть Даниилу жизнь спасла.
Софью тут же ударили саблей в грудь, и уже угасающим сознанием она успела понять: подожгли их избу.
— Дети! — хотела крикнуть она. — Там же дети!
Но язык ей уже не повиновался.
Монголы пришли в дикую ярость оттого, что им сопротивлялись и спалили дотла все их небольшое село. Мужчин убили сразу. Женщин — вначале изнасиловав.
Ее тоже насиловали. Бесчувственную, истекающую кровью. Последний должен был добить уруску.
Почему он этого не сделал, теперь не узнаешь. То ли посчитал, что она, вся в крови, и так умрет. То ли проникся уважением к самоотверженности, с какой она кинулась на защиту мужа… Сплюнул, подтянул штаны и пошел прочь к своему привязанному поодаль коню…
Но бог не дал ей тогда умереть. На счастье Софьи, в том лесу, близ которого притулилось их сельцо, двое монахов собирали лечебные травы.
Взметнувшиеся к небу столбы пламени и дыма привлекли их внимание, но когда божьи люди добрались до места, глазам их предстало лишь дымящееся пепелище. Позже стало известно, что несколько односельчан успели скрыться в лесу.
Монах Агапит потом рассказывал, что Софья застонала, когда он над нею склонился, и все что-то пыталась ему сказать, но лишь беззвучно открывала рот. Она пыталась сказать, что в избе остались дети, но самой избы к тому времени все равно уже не было.
