— Дарья, — приказал старик той, что постарше, — сумку в дорогу собери. Молока положь, медку глечик — в подполе припрятан. Сала, колбаски. Как своему. Поняла?
Женщина кивнула и скользнула за дверь.
— Галю, — обратился хозяин к младшей, и голос его явно смягчился. — Помоги хлопчику подобрать одежку: хочь Антонову, хочь Митькину. Шо подойдет. Он каже, платье ему надо на девушку. Подивись на Галю, та не такая?
Ян пригляделся. Галя и правда сложением походила на Марго. Была разве чуточку выше и справнее.
Юноша снял шинель, и у пояса его сверкнул золотом диковинный клинок Марго. У старика загорелись глаза.
— Хлопчик, отдай мне свой ножик, зачем он тебе? Все одно лихие люди отберут. Я тебе хороший кинжал дам: на ярмарке на порося выменял! Он и в глаза не кинется, и в дороге сгодится.
Ян, поколебавшись, согласился, а старик обрадовался, обнял его за плечи, повел в соседнюю комнату и походя сказал Гале:
— Платье отдай новое, что мы тебе в городе купили, синее.
— Батя! — в голосе девушки зазвенели слезы.
— Не плачь, дуреха, — успокоил её отец, — я тебе два таких куплю. И платок положь, белый, с цветами, что матери дарил.
Голос его слегка дрогнул. Ян зашел за хозяином в другую комнату и ахнул: одна стена её была полностью увешана оружием. Чего здесь только не было! Сабли, шашки, рапиры, какие-то изогнутые в виде полумесяца клинки, которым Ян не знал названия.
— Здорово! — юноша замер от восхищения.
— Нравится?
— Еще бы.
— С мальства собираю. Видно, боевой дух ко мне от предков с кровью перешел — перед хорошим оружием устоять не могу. Самого-то в армию не взяли. Плоскостопие вроде. Ну, так я по-другому свою страсть тешил.
— Да, от такой страсти и я бы не отказался.
— У тебя, хлопец, все впереди. Если мой азарт по сердцу пришелся, приезжай, когда война кончится. А пока дам тебе вот этот кинжал. Не потому меняюсь, что плох он. Только думаю, такой ещё достать можно, а вот твой редкий. Но и этот — смотри, какая сталь! Металл может рубить. И хлеб порежешь, и при надобности защитить себя сможешь.
— Батя опять своими цацками хвастается? — послышался голос вернувшейся в комнату Дарьи.
— Опять, — подтвердила Галя, — за диковинный ножик душу черту отдаст!
— Насмотрелся? Пойдем, а то бабы мои раскудахтались. Поснидаем. Мабуть, ты голодный?
— Как волк! — признался Ян.
Они вернулись в горницу. Стол наполовину был накрыт, на лавке лежала приготовленная Галей мужская одежда. Девушка продолжала с шумом рыться в сундуке.
— Хочешь сейчас переодеться али после еды?
— Переоденусь, умоюсь, если хозяева не возражают, а тогда и за стол.
— Я тебе солью, — вызвался старик. — Мы ж не познакомились! Зови меня Прокопыч. А тебя как?
— А меня — Ян.
— Имя наче польское. Ты не поляк будешь?
— Наполовину. Мама — украинка. С Прикарпатья.
Хлопец ухал и крякал, обливаясь колодезной водой, что принес ему Прокопыч. Потом надел чистую, ношеную, хоть и без потертостей, рубаху, штаны и сразу почувствовал себя другим человеком. Военное обмундирование будто давило на него, и Ян сбросил его, как чужую кожу. Он потрогал рукой подбородок,
— Побриться бы.
Старик принес ему из хаты бритву и мыло.
— Вот теперь хоть жениться!
— А ты не женат?
— Холостой.
— Смотри, девичья погибель, с такими глазами да холостой!
Они вошли в хату. Стол был накрыт. Молодки — и когда успели! — причепурились и сновали по горнице веселые и яркие.
Ян попытался налить из фляжки коньяку. Прокопыч протестующе замахал рукой.
— А вот это сховай! У нас свои напитки, крестьянские. Дашка гонит чище слезы. И запаха, слышь, никакого. Что за траву ты в самогон добавляешь, а, Дарья?
— Секрет, — кокетливо улыбнулась женщина.
— Ось, бачь, як мене лихо из бабами, — перешел на 'мову' Прокопыч — Не слухают, грубят.
— Будет вам, тато, чужому жалиться! Мы вас кохаем, печемся за вас, две такие крали!
Хозяин вздохнул, но потом улыбнулся Дарьиной шутке
— Думаешь, почему сам такой старый, а дети молодые? Перша семья в мене сгорела: жена, двое детишек…
— Тато, — затеребила его Галя, — будет вам, ще не пил, а в спомин вдарился!
— Хорошие они у меня: Даша — невестка, Галя — дочка. Обоих одинаково жалко. Молодые, кровь играет, а мужиков на войну позабирали.
Дарья смахнула слезу.
— И мы вас любимо. Колы так судьба зробыла! Не на кого нам больше надеяться.
— Все, хватит! — похлопала по столу Галя. — Незачем горевать, лучше пить да наливать. Вы не смотрите, Янек, что батя ведмедем глядится. Он у нас на хуторе — самый главный, грамотный. Голова. Кому справка нужна, документ — к нему идут. Печать доверили, как власти.
— Временной, — поднял палец старик. — Без документов сейчас никому нельзя. Выпьем лучше, чтоб мои сын и зять живыми вернулись, чтобы мы все дожили до мирной жизни, растили детей и внуков, сажали хлеб.
Они выпили, и Ян с жадностью набросился на еду. Он старался есть неспешно, как учила мать, тщательно жевать, но глотка не желала подчиняться правилам, а глотала, глотала. Юноша заметил, как Галина украдкой подкладывает ему куски и наблюдает, как быстро он их съедает. Он поперхнулся, а старик укоризненно посмотрел на дочь.
— Доня, зачем над хлопцем надсмехаешься? Ешь, Янек, не обращай внимания на эту пустуху.
Наконец Ян насытился. В голове у него шумело после Дарьиного самогона, но мысль, пришедшая во время застольного разговора, не отпускала его.
— Прокопыч, — поблагодарив за обед, обратился он к хозяину, — мне бы сказать тебе кое-что наедине.
— Выйдем на крылечко, побалакаем. Кисет с табачком только прихвачу.
Они присели на ступеньки крыльца, Ян посмотрел в серьезные, честные глаза старого крестьянина и решил ему открыться.
— Ты, батя, оружие собираешь, — начал он. — В армии служить мечтал. Наверно, военным завидовал. Боюсь, не по нутру тебе мое признание будет.
— Не переживай, сынку, — Прокопыч ловко скрутил 'козью ножку' и закурил. — Кому судьба — воевать, а кому — и хлеб растить.
— Я был красноармейцем. Не думай, не сбежал! Разбили нас деникинцы. А так, может, до сих пор бы винтовку таскал. Но знаешь, не нравится мне в других стрелять. Воевать не нравится. Гимнастерку да шинель снял, рубаху твоего сына надел, веришь, дышать легче стало!
Он вздохнул.
— Я ведь и жизни раньше не знал. От рождения с мамкой на глухом хуторе пробедствовал.
— А говор у тебя, хлопче, не деревенский.
