тискала брата Ванюшку. Небось муж не знает, какая радость его ждет! Ян улыбнулся.
— Да ты и не слушаешь меня вовсе, — вернул его к действительности голос Подорожанского.
— Почему не слушаю? Слушаю и слышу, какие вы хорошие слова про кормилицу говорите… Вот только не сказали до сих пор, куда мы идем?
— В Кремль идем мы, Янек, в Кремль!
— Вы же знаете, как я не люблю там бывать! Давят на меня эти стены!
— А кто любит? И на меня они давят. Каждый раз хожу туда, как в последний, понимаешь? Такое чувство, что домой уже не вернусь…
Ян пустился чуть ли не бегом и оказался на тротуаре прямо перед профессором.
— Алексей Алексеевич, посмотрите на меня! В глаза! Вы никого не боитесь, вы сильнее всех, вы — свободный человек! Никто не властен над вашей жизнью…
Профессор облегченно вздохнул, точно охватывающий его голову железный обруч вдруг разлетелся на куски. Он весело взглянул на Яна.
— Выучил тебя на свою голову! Станешь теперь моими методами пользоваться, пятерки получать ни за что…
— Алексей Алексеевич!
— Ладно, спасибо. Чувство страха действительно исчезло. Вот бы научиться твой импульс многократно увеличивать и людей сразу сотнями, тысячами от страха излечивать!
— Профессор, мы начали строить новое общество, где каждый будет свободен, чувство страха просто исчезнет за ненадобностью, а для зла не станет места.
— Блажен, кто верует, тепло ему на свете!
— Вы не верите в коммунистическое общество?
— Коммунизм — светлая мечта человечества, идеальное общество… Скажи, есть идеальные люди?
— Думаю, нет!
— Правильно. Тех, кто приближается к идеалу, возводят в ранг святых. А разве святой станет убивать себе подобных только за идейные убеждения? Люди вовсе не делятся на коммунистов, эсеров и прочая… Люди состоят лишь из мужчин и женщин — так распорядилась природа!.. А вообще, не дело учителя сеять семена недоверия в юные неокрепшие души!
— Нет уж, договаривайте! — потребовал Ян. — Сказали 'а', говорите и 'б'!
— Чего тут договаривать? — вздохнул тот. — Не слушай меня, я ведь что твой поп-расстрига: от бога отошел, а к атеистам не прибился…
— Да вы не волнуйтесь, профессор, я ведь на веру не каждое слово принимаю. Если всех подряд слушать — голова треснет! Один говорит одно, другой — другое…
— Вот спасибо, милок, успокоил! — рассмеялся профессор. — Мол, мели, Емеля, твоя неделя, а я послушаю да подумаю…
— Сами же говорили… про неокрепшие души… — смутился Ян. — Я и сам могу объяснить, почему народ за большевиками потянулся. Они выдвинули новую идею — строительство самого совершенного в мире общества.
— Эх, Янек, во всем могу с тобой согласиться, но в том, что идея большевиков нова… ей никак не меньше четырехсот лет, а если взять дату рождения христианства — все девятнадцать веков набежит!
— При чем здесь религия? — даже остановился Ян. — Разве вы не знаете, что большевики, а значит, и комсомольцы — атеисты! Религия — опиум для народа! Карл Маркс писал, что по мере развития социализма религия будет исчезать…
— Да-а, говоришь, что душа у тебя крепкая, а ринулся в бой, даже не дослушав как следует! Разве я агитирую тебя за религию? Я только говорю, что коммунистическая партия в качестве основ своей идеологии опирается на догматы христианства…
— Не может быть! — воскликнул пораженный студент.
— Извини, не знал, что это тебя так потрясет, — профессор даже расстроился. — Веришь ли, постоянно попадаю впросак. Кажется, что говорю общеизвестные вещи, а получается, открываю для других Америку… — Подорожанский развел руками. — Коли хочешь, могу дать почитать тебе Библию. Ну-ну, не хмурься! Разве не большевики призывают: если хочешь победить врага, изучи его слабости и недостатки…
— Хотите сказать, что и это какое-то древнее изречение?
— Не обращай внимания! Давно известно: новое — это хорошо забытое старое…
Ян решил сменить тему. Казалось, ещё немного и они разругаются, а в его глазах никакой спор не стоил того, чтобы ради него жертвовать дружбой с учителем!
— Алексей Алексеевич, раз вы взяли меня с собой, значит, случай не только для хирурга?
— Вот именно, для хирурга там все — яснее ясного. Но к этой девушке за три месяца меня приглашают второй раз. В первый я лечил сотрясение мозга. Упала, ударилась затылком. Сейчас опять упала — сломала ключицу.
— Может, просто совпадение?
— А может, родители просто не знают, почему она падает?
— Подозреваете эпилепсию?
— Девушка раздражительна, несобранна, взгляд отсутствующий, аппетит плохой; словом, полный набор… Согласен, современная медицина эпилепсию не лечит, но я уже привык к чудесам, которые ты проделываешь.
— Смог бы я делать эти чудеса, если бы вы не объясняли каждый мой шаг с научной точки зрения мне же самому… Но вы же понимаете, ничего нельзя обещать наверняка.
— Хуже ей уже не будет, но, если удастся, в твоем активе прибавится ещё один здоровый человек. А вдруг в мозгу у неё опухоль? Тогда можно будет с чистой совестью браться за нож.
Лишь они подошли к воротам, как из будки выглянул вооруженный охранник.
— Профессор Подорожанский с ассистентом? — спросил он, заглядывая в какую-то бумажку. — Документик какой-нибудь имеется?
Профессор протянул заранее приготовленный паспорт.
— Вас сопроводить? — козырнул тот.
— Спасибо, мы знаем дорогу.
На пороге огромной квартиры с высокими потолками их встретила пожилая рыхлая женщина без следов косметики на лице, отчего оно выглядело ещё более тусклым и невыразительным.
— Как чувствует себя больная, а, Саломея Гавриловна? — бодро осведомился профессор, снимая галоши.
Ян нерешительно топтался у порога в ботинках — на левом носке у него была дыра, которую он не успел зашить.
— Если хотите, молодой человек, можете надеть вот эти шлепанцы, кивнула хозяйка; как бы она ни выглядела, чувство собственной значимости, отразившееся в этом кивке, было явно гипертрофированным.
Юноша снял правый ботинок, сунул в тапочек правую ногу и, только бдительное око женщины оторвалось от его ног, быстро надел и левый.
— Доктор Левин прописал Надюше днем бром, а на ночь — люминал, рассказывала между тем Саломея Гавриловна. — Теперь она все время дремлет. Хорошо ли это?
— Посмотрим, Саломея Гаврииловна, посмотрим. Хотя, согласитесь, домашнему врачу виднее… Надя в спальне?
— В спальне, — вздохнула её мать.
Ян вслед за профессором вошел в комнату. На кровати в подушках полусидя-полулежа покоилось юное хрупкое создание — то ли человек, то ли эльф. На бледном худеньком личике застыли отрешенные карие глаза; крошечный носик и тонкие бескровные губы дополняли ощущение того, что жизнь в этой девушке не бьет ключом, как в других её сверстниках, а чуть теплится. Она являла собой такую иллюстрацию беспомощности и покорности судьбе, что у Яна защемило сердце.
Подорожанский подошел к кровати и откинул одеяло.
