свободно, а подчиняясь миру, включенный в мир. Он пишет – книга не выходит, хотя все готово.
Заготовлено много поговорок, выяснены костюмы – летние, зимние, начато выяснение родословных, но корабль поэтического вдохновения внезапно отплывает в другую сторону, а груз материала, приготовленного для исторического романа, почти без сожаления оставлен на берегу.
Это случилось 19 марта 1873 года. Софья Андреевна записывает: «Вчера вечером Л. мне вдруг говорит: „А я написал полтора листочка и, кажется, хорошо“. Думая, что это новая попытка писать из времен Петра Великого, я не обратила большого внимания. Но потом я узнала, что начал он писать роман из жизни частной и современной эпохи. И странно он на это напал. Сережа все приставал ко мне дать ему почитать что-нибудь старой тете вслух. Я ему дала „Повести Белкина“ Пушкина. Но оказалось, что тетя заснула, и я, поленившись идти вниз, отнести книгу в библиотеку, положила ее на окно в гостиной. На другое утро, во время кофе, Л. взял эту книгу и стал перечитывать и восхищаться. Сначала в этой части (изд. Анненкова) он нашел критические заметки и говорил: „Многому я учусь у Пушкина, он мой отец, и у него надо учиться“.
Толстой думает, что он продолжает «Петра», и сейчас же собирается писать дальше. «…Но вечером он читал разные отрывки и под влиянием Пушкина стал писать. Сегодня он продолжал дальше и говорит, что доволен своей работой».
Работа продолжалась стремительно. 4 октября 1873 года Софья Андреевна записывает: «Роман „Анна Каренина“, начатый весною, тогда же был весь набросан. Все лето, которое мы провели в Самарской губернии, он не писал, а теперь отделывает, изменяет и продолжает роман».
25 марта Толстой написал Н. Н. Страхову письмо:
«Расскажу теперь про себя, но, пожалуйста, под великим секретом, потому что, может быть, ничего не выйдет из того, что я имею сказать вам. Все почти рабочее время нынешней зимы я занимался Петром, т. е. вызывал духов из того времени, и вдруг – с неделю тому назад – Сережа, старший сын, стал читать „Юрия Милославского“ – с восторгом. Я нашел, что рано, прочел с ним, потом жена принесла снизу Повести Белкина, думая найти что-нибудь для Сережи, но, разумеется, нашла, что рано. Я как-то после работы взял этот том Пушкина и, как всегда (кажется, 7-й раз), перечел всего, не в силах оторваться, и как будто вновь читал. Но мало того, он как будто разрешил все мои сомнения. Не только Пушкиным прежде, но ничем я, кажется, никогда я так не восхищался.
Не возьмете ли вы на себя его корректуры с тем, чтобы печатать в Петербурге?»
Письмо восторженное. Оно не отправлено – Толстой не все хочет рассказывать. 30 марта Лев Николаевич пишет человеку, который ему прислал материалы для романа о Петре, – П. Д. Голохвастову. Обращаю внимание, что это письмо тоже не отправлено: «Вы не поверите, что я с восторгом, давно уже мною не испытываемым, читал это последнее время, после вас – Повести Белкина, в 7-й раз в моей жизни. Писателю надо не переставать изучать это сокровище. На меня это новое изучение произвело сильное действие. Я работаю, но совсем не то, что хотел».
Письма не отправляются сознательно. Страхову в апреле Толстой сообщает: «…я отвечал вам тотчас же, но не послал письмо, а с тех пор прошло вот 2 недели. Не послал я письмо оттого, что писал о себе кое-что, что было преждевременно, и так и вышло. Когда-нибудь пошлю вам это письмо или покажу…
О себе, т. е. о самом настоящем себе, не буду писать, чтобы опять не не послать письмо: исполняю возложенную на меня по какому-то высочайшему повелению обязанность – мучаюсь и нахожу в этом мучении всю, не радость, но цель жизни».
Через три дня Толстой пишет Голохвастову: «Давно ли вы перечитывали прозу Пушкина? Сделайте мне дружбу – прочтите с начала все Повести Белкина. Их надо изучать и изучать каждому писателю. Я на днях это сделал и не могу вам передать того благодетельного влияния, которое имело на меня это чтение».
Толстой, по его словам, учится у Пушкина «гармонической правильности распределения предметов».
У Толстого ощущение, что он кончит роман очень быстро. 11 мая 1873 года новое письмо к Страхову: он считает теперь, что может сообщить тайну, о которой молчал.
«Я пишу роман, не имеющий ничего общего с Петром. Пишу уже больше месяца и начерно кончил. Роман этот – именно роман, первый в моей жизни, очень взял меня за душу, я им увлечен весь и несмотря на то, что философские вопросы нынешнюю весну сильно занимают меня. В письме, которое я не послал вам, я писал об этом романе и о том, как он пришел мне невольно и благодаря божественному Пушкину, которого я случайно взял в руки и с новым восторгом перечел всего».
Но не один Пушкин стал музой Толстого.
Менялась жизнь; изменились город и деревня, старая нравственность приходила в противоречие с новым бытом.
Во Франции писались романы об адюльтере, печальном и неизбежном для женщины. Обострялась вражда к уже привычному. В России суд присяжных выносил неожиданные оправдательные приговоры, которые говорили о том, что старая нравственность поколеблена, а новой нет.
Во Франции талантливый Александр Дюма-сын после пьесы «Дама с камелиями» (1852), в которой была показана самоотверженная любовь падшей женщины, написал новую драму «Жена Клавдия» (1873), в которой муж убивал жену-изменницу. Драма была напечатана с большим авторским предисловием. Перед этим в 1872 году Дюма издал книгу «L'homme – femme» («Мужчина – женщина»). В этой книге обсуждается вопрос: как поступать с неверной женой – убивать или прощать?
1 марта 1873 года Толстой написал Т. А. Кузминской «Прочла ли ты L'homme – femme? Меня поразила эта книга. Нельзя ждать от француза такой высоты понимания брака и вообще отношения мужчины к женщине».
В основе нового произведения Толстого лежит новая ситуация и
Толстой ищет способов преодоления конфликта. Проза Пушкина, его законченный фрагмент «Гости съезжались на дачу», дает первое описание подобной ситуации и стиль описания. Рукопись Пушкина обрывается. Конфликт не решен.
У Дюма-сына есть условно традиционное решение подобного конфликта, и поэтому Толстой заинтересовался французским драматургом.
В первоначальном построении произведения, которое потом получило название «Анна Каренина», муж дает развод жене, изменившей ему. Но он становится «привидением»: это «осунувшийся, сгорбленный старик, напрасно старавшийся выразить сияние счастья жертвы в своем сморщенном лице».
Толстой пробует использовать французское решение конфликта.
«Один раз он (муж, давший развод. –
Слова «к ней» написаны по зачеркнутому «к себе».
Разведенные супруги не могут помочь друг другу. «Связь наша не прервана, – говорит Михаил Михайлович. – Я сделал дурно. Я должен был простить и прогнать, но не надсмеяться над таинством…»
Выстрел не раздался. Толстой уже в первом построении выбрал самоубийство женщины как единственно возможный исход.
Пушкин предостерегал от ложных развязок и переносил интерес на саму женщину, а не на ее вину.
Пушкин оказался для Толстого музой, он помог ему создать иную структуру произведения через отчетливый показ судьбы, в которой старое давалось как новое, но так, что оно оказывалось совершенной истиной.
Б. М. Эйхенбаум в книге «Лев Толстой. Семидесятые годы» сформулировал это так:
«Сходство первого наброска к „Анне Карениной“ с этим отрывком Пушкина не ограничивается
