шведов ждали.
– Тогда, говорят, и кремлевские стены в Москве чинили.
– Не перебивай: я старший и, стало быть, больше знаю. Сидит царь под окошком и видит, что перед домом ходит незнакомый человек; по рваному платью судя, посадский, но очень прилежно и без страху ходит перед царскими очами. Послал царь спросить боярина, чего тот человек хочет, а посадский отвечает: хочу-де помочь государеву горю. Ведут человека к царю, спрашивает царь посадского: «Какие у тебя ко мне дела? Только говори короче». – «Всемилостивейший государь, – говорит тот посадский человек, ну так говорит, как я тебе, – хочу помочь твоей беде. Знаю, потерял ты пушечный наряд и гадаешь, где достать медь на литье новых пушек». – «То правда, – сказал царь, – но разговор твой без пользы». – «Всемилостивейший государь, пропился я и задолжал, заложился, вели поднести чарку вина, умираю с похмелья, а денег нет ни полушки». – «По дерзости судя, он с делом пришел. – сказал царь. – Дать ему чарку». Выпил посадский. «Ну, говори», – приказал царь. А тот дерзкий человек отвечает: «Вели дать еще чарку для смелости, потому что скажу я чрезвычайное дело». – «Томишь! – осердился царь. – Плесните ему еще чарку!» Выпил посадский и говорит: «Теперь стало все яснее и легче. Так слушай. Меди у тебя, царь, много. На колокольнях колоколов за сотни лет накопилось; коли швед придет, он те колокола снимет да увезет – так он в лихое время уже здесь делал. Снимем-ка, царь, колокола сами, отольем пушки, врага одолеем: бог сильных любит, а когда возьмем у шведа пушки, богу колокола вернем». Вот так и сделали.
– В том дурного не вижу! – сказал солдат.
– А разве отдали? Сколько шведов ни бьем, а нет колоколам возвращения.
– Вернем еще.
– Ой ли? Уже отлито из меди, да, конечно, не из колоколов только, пушек больше тыщи. Медь на казну всюду добывают, там ее роют, где о ней и слуху не было, и работаем мы и день и ночь. Лоб нам некогда перекрестить, работаем всю неделю, сдаем работу в дни воскресные, а звона нет.
– Будет, мастер, – ответил Батищев. – Отольем еще знаменитые колокола: у себя будем звонить, а в чужих даже землях звон тот будут слышать.
Так разговаривая, мастер и солдат шли по длинной улице.
Отделанные стволы пробовали за городом, в снежном огороженном поле. К каменной стенке присыпан был песок, против стенки на брусьях с углублениями лежали стволы рядами. Стволы заряжались добрым порохом и двумя пулями.
Батищев снял шляпу, поправил усы, вздохнул и аккуратно насыпал дорожку мимо всех затравок; черная блестящая пороховая дорожка легла чуть змеясь: видно, солдатская рука дрожала.
Батищев надел шляпу, вырубил из кремня искру, раздул трут, сам себе скомандовал: «Огонь!» – зажег порох и быстро отбежал.
Огонь, бледный при свете солнца, побежал мимо белых стволов, слабо блестя, будто огрызаясь и подмигивая. Не сразу грохнули ружья. Но трескотня взрывов скоро слилась в грозу; пули, визжа, зарывались в песок.
Отгремели выстрелы. Леонтьев подошел к стволам, посмотрел, не разорвало ли где-нибудь их, не раздуло ли.
– Сделано без плутовства, – сказал он. – Можно твои стволы орлом метить.
– Значит, хорошо, хозяин? – спросил Батищев.
– Как для кого! – ответил Леонтьев. – Мы без тебя жили, богатели работой своей. А ты что получишь? Ты офицером станешь или начнут тебя почитать, как немецкого мастера?
– Офицером не стану, а немцев у нас и в самом деле слишком уважать привыкли.
– А ты вот людей беспокоишь!
– Не все же ты сам работал, Леонтьев.
– Как это не я?
– Да не ты один: работаешь ты с захребетниками.
– Ну что ж, они при мне ножишки делают, а я их в харчах не утесняю. Я хлеб ем – им хлеб даю, мне квас – им квас, и мясо из щей с ними вместе таскаю. А теперь пойдут они и заплачут.
– А у тебя не плакали?
– А зачем им плакать? Шли оружейники посадских бить, так шли с подмастерьями вместе.
– А дочку за подмастерья отдашь?
– Какой подмастерье, какого роду! Лучше не врать: не отдам.
– А вот теперь вровень с ними работать будешь.
– Я вровень? Так я каждую вещь, что из железа сделать можно, сделаю. Я на твою снасть и смотреть не хочу.
– А она тебя перегонит.
– Вот меня уж посадские железному делу учат.
– Так при моей же снасти оружейники будут работать.
– Не мила будет та работа. Работали в Туле Леонтьевы, Сурнины, Дмитриевы, Борзые, Антуфьевы. Все дело было при нас, а ты нам дело раздробляешь.
– Водой работать будем. Будет войско грозное, большое, все с ружьями.
– Воды на всех не хватит.
– Ветром будем вертеть.
– Про ветер – это уже пустое. А жили мы без тебя не плохо и ружья делали лучше, чем немцы. Вот Демидов из деревни Павшино, когда здесь царь с Шафировым чернявым проезжал, тому Шафирову пистолет чинил. Принес. Шафиров посмотрел и стал царя будить: «Смотрите, ваше императорское величество, какая высокая починка». А царь ему говорит: «А мне не починка надобна, а нужны мне ружья, да пистолеты, да фузеи, чтоб не хуже быть иноземных». Все же встал, идет нечесаный, смотрит, говорит: «Починка хороша, а вещь лучше. И как исхитрились в работе иностранные люди!»
А Никита говорит ему – смело, как я тебе: «Мы можем сделать не хуже».
А царь его сейчас же по щеке и упрекнул: «Ты сперва сделай, а потом хвастай».
Никита, к кулачному бою привычный, не пошатнулся и говорит ему тихонечко: «А ты сперва посмотри, а потом дерись. Я твой пистоль подменил, хочу его еще опробовать, какая сталь. Твой пистоль у меня лежит, а этот весь моей выработки».
Тут царь ахнул на великое мастерство, и пошел тут у них разговор, и начал Демидов делать фузеи по рублю восемьдесят копеек, а до того покупали их за границей по двенадцати рублей.
Ушел от нас Демидов вот уже более десяти лет тому назад, потому что нет здесь для столь большого дела угодья. Ушел он на Невьяновский завод, что на Урале. Кует он ружья, пушки льет, делает всякое литье и кованое железо, и тянет проволоку, и строит он там пушечные вертельни. Вот ты бы к нему… Он бы тебя определил к делу, а мы бы остались работать по мелкости, если ты меня человеком сделать не хочешь. Мы тебе любя говорим: уезжай ты от наших мест подальше. Снасть мы тоже не сломаем. Уж больно умна и казне выгодна.
– А я хотел у тебя дочку засватать.
– Дочку?.. Ты ее и имя забудь. У нас девушки поют:
– Моя махина всякую старую песню перепоет, – сказал Батищев, – такой и у Демидова нет.
– Демидов человек большой, но в стройке снастей он не горазд, вот домницы – это другое дело. Только не ты один, солдат, наше дело переделать и переломать хочешь. Махину строить начал тульский наш казенный кузнец Марко Васильев, он же Красильников.
– Мне стольник это говорил.
– Говорил, да не все. Тот Марко Васильев не из коренных мастеров. Сын он посадского человека Васильева Сидора; тот ножишки делал, значит, был самый пустой человек.
– Ты, мастер, не бахвалься: прозвали того Васильева Красильниковым потому – стволы он делал из красного железа, по-иному сказать – дамаска, а это высокая работа.
– Я Красильниковых не порочу, но все же они не нашего корня. Вот Леонтьевы – те и впрямь тебе любой дамаск сделают, какого хочешь рисунка, – вот они наши! Демидов тоже наш и богатей! Только
