Во Дворце труда Дзержинский спорил с троцкистами о контрольных цифрах.
И Маяковский воспевал потом его жизнь, сожженную за революцию.
В газетах говорили о том – быть ли отрубам или хуторам, быть ли автомобилю или автотелеге. В театре шла «Зойкина квартира» Булгакова.
В кино шла «Шестая часть света» Дзиги Вертова.
В картине мыли баранов в море, охотники чародействовали, приседая перед выстрелом в соболя. Большая, разнокультурная, пестрополосая страна проходила через экран.
Маяковский любил хронику, хвалил Дзигу Вертова.
Он любил поэзию, свой парус, поставленный в ветер времени, и цель свою, счастливое человечество.
Он любил Пушкина и очень обижался на картину Гардина «Поэт и царь».
Там поэт писал стихи так: пойдет, присядет к столу и сразу напишет: я, мол, памятник себе поставил нерукотворный.
А памятники совсем не так ставятся.
Маяковский обиделся за Пушкина, как за своего товарища. На Страстной площади около большого плаката стояли два чучела, изображающих Пушкина и Николая.
А Маяковский проходил через этот город, который еще не весь был городом будущего, приходил на Страстную, которая еще не была площадью Пушкина, думал о Пушкине, писал стихи о любви, о ревности, о Дантесе, о том, как трудно работать поэту, даже имеющему небольшую семью.
И дальше шел по Тверской, которая теперь улица Горького, шел к площади, которая сейчас его имени.
Он шел в театр.
Он собирался ставить пьесу.
Но сперва поговорим о кино
Кино Маяковский любил хроникальное, но организованно-хроникальное, и сюжетное.
С сюжетом ему было трудно, он лирический поэт, и у него лирический сюжет, он сам герой своих вещей.
Его тема – поэт, идущий через горы времени.
В кино он любил самую специфику кино.
Он не собирался играть с киноаппаратом. Но театр, как и слово, дает художнику какие-то ограничения, и, переходя в новое искусство, надо стараться освободиться от ограничений, а не тащить их с собой.
Лев Толстой любил в кино превращения и не хотел ставить в кино «Анну Каренину».
Кино нравилось Маяковскому и тем, что киноработу не надо было переводить. Он любил американскую ленту.
«Потому, что заграничная фильма нашла и использует специальные, из самого киноискусства вытекающие, не заменимые ничем средства выразительности (поезд в «Нашем гостеприимстве», превращение Чаплина в курицу в «Золотой горячке», тень проходящего поезда в «Парижанке» и т. п.)».[70]
Маяковский мечтал о радио для поэтов, для того чтобы передать метод своего чтения, новый, звучащий стих.
Я встретил одного старого редакционного работника, который не печатал Маяковского и был в числе людей, выдававших поэту удостоверение, что его вообще не будут печатать.
Понял он поэта тогда, когда ему прочел стихи сын, а сыну двадцать один год, он краснофлотец.
Вот как приходится дожидаться.
В кино Маяковский хотел ввести поэтические образы. Ему нужны были и хроника, и владение предметом, сопоставление предметов, а не только показ их. Люди в кино не должны быть непременно и всегда связаны с полом и с временами года.
Маяковский в своих мечтаниях в «Про это», когда поэт попадает то в зиму, то на Неву, то на купол колокольни Ивана Великого, может быть, вспоминал «Одержимого» Бестера Китона.
Сам он двигал кино в иной поэтический ряд. Пойди уговори людей. Уж в кино-то надо людей уговорить на съемку. Лента сама не снимается. И вот Маяковский написал сценарий «Как поживаете?». Напомню один кусок. Маяковский на улице подходит к девушке. Девушка отвечает ему:
«Да я же с вами говорить не буду».
Девушка отстраняется, оборачивает несколько раз голову, отрицательно покачивает головой.
«Да я с вами идти не буду, только два шага».
Делает шаг рядом.
Затем берет под руку, и идут рядом.
Маяковский срывает с мостовой неизвестным путем выросший цветок.
Маяковский перед воротами своего дома.
«Да вы ко мне не зайдете, только на одну минуту».
Вокруг зима – и только перед самым домом цветущий садик, деревья с птицами; фасад дома целиком устлан розами. Сидящий на лавочке в рубахе дворник обтирает катящийся пот.
«На крыльях любви».
Вот с этим он пришел в кино.
В Гнездниковском переулке стоял двухэтажный дом. Там был директором Совкино Шведчиков.
Сценарным отделом заведовал рыжеволосый Бляхин, человек кое-что в кинематографии и тогда понимавший.
Сценарий был такой, как будто в комнату вошел свежий воздух.
Тогда приходилось читать тысячи однообразных сценариев без воздуха.
Потом сценарий прочитали в правлении.
Что же вышло? На этом заседании или на следующем вместо Маяковского помилован был Варавва – приняли сценарий Смолина под названием «Иван Козырь и Татьяна Русских», или же «Рейс мистера Ллойда». Потом спасали сценарий Смолина большими декорациями и не спасли.
Лента потонула вместе со всем фанерным пароходом, с Иваном и Татьяной.
Маяковского же поэтический кинообраз остался неосуществленным. И сейчас не берутся делать, хотя бы в экспериментальном плане.
Сценарий «Позабудь про камин» обратился в пьесу «Клоп». Пьеса «Клоп» пошла в театр, но в театрах у нас главное не слово. У нас играли мимо пьесы, создавая второй план.
То, что делал Эйзенштейн в «Мудреце», – только обострение обычайного. Слово не осуществлялось, словесную вещь сделать не могли. И в театре Маяковский не встретил своего режиссера, который бы ему помог остаться собой у рампы,
Раздел V
В нем две главы. В этих главах поэт уже сед. Он владел мастерством, создал много книг. Эти главы замыкают собою книгу.
Поэт путешествует
Когда-то давно молодой Маяковский написал стихи «Люблю». Это большое стихотворение с проверкой жизненного пути. Оно кончалось словами:
Эти строки потом были срифмованы с другими.
Мысль возвращается измененная, и образ напоминает образ, как рифма возвращает зарифмованное слово.
Поэму «Во весь голос» Маяковский в 1930 году кончил словами:
Образ присяги соединяет любовь и партию.
У Маяковского есть другой постоянный образ.
Лодка дней.
Он сразу входит оснащенный.
