Тронет, и уж тронула. Американцы, или люди Соединенных Штатов, как их называют японцы, за два дня до нас ушли отсюда, оставив здесь больных матросов да двух офицеров, а с ними бумагу, в которой уведомляют суда других наций, что они взяли эти острова под свое покровительство против ига японцев, на которых имеют какую-то претензию, и потому просят других не распоряжаться» (3,194).
В письме к И. И. Ляховскому от 2/14 апреля 1859 года писатель, узнав о новом путешествии своего друга, дает советы, как писать. Он говорит, что надо «свести все виденное Вами в один образ и одно понятие, такой образ и понятие, которое приближалось бы более или менее к общему воззрению, так чтоб каждый, иной много, другой мало, узнавал в Вашем наблюдении нечто знакомое»[164].
Центральный образ в путешествии Гончарова — образ немолодого, любящего комфорт, боящегося неудобств чиновника, который вместе с целым русским мирком в составе более чем четырехсот матросов и офицеров совершает кругосветное путешествие, везя с собою свой быт.
Про себя Гончаров говорит как будто мало. Мало он говорит и про матросов. Невозмутимость матросов, отсутствие способности чему бы то ни было удивляться, крепость их быта персонифицированы в фигуре вестового Фадеева и в некоторой мере в фигуре самого Гончарова, который является «героем» путешествия. Свойство этого героя — самому не удивляться, предоставляя все эмоции читателю. Авторское «я» здесь является той обыденностью, которая противопоставляет себя новым явлениям мира. Автор везет с собой свои петербургские впечатления, пейзажи севера и даже воспоминания о докладах в департаменте — все это служит поводами для сравнений.
Второй образ, проходящий через все путешествие, — это образ английского купца, который в черном костюме, с зонтиком в руках присутствует во всем мире, считая себя его владельцем. Эта фигура сперва описана с уважением, а впоследствии с некоторой враждебностью.
Сперва этот образ обобщен и обезличен: «Вот он, поэтический образ, в черном фраке, в белом галстуке, обритый, остриженный, с удобством, то есть с зонтиком под мышкой, выглядывает из вагона, из кеба, мелькает на пароходах…»
Это образ человека-машины, самодовольного мещанина, который доволен тем, «что он выгодно продал на бирже партию бумажных одеял, а в парламенте свой голос…» (2,64).
Гончаров не идеализирует капиталистическую Англию — он говорит о могуществе купца мистера Домби. Англия представляется ему более благоустроенной, чем счастливой.
«Животным так внушают правила поведения, что бык как будто бы понимает, зачем он жиреет, а человек, напротив, старается забывать, зачем он круглый божий день и год, и всю жизнь, только и делает, что подкладывает в печь уголь или открывает и закрывает какой-то клапан» (2,53).
Гончаров видит, как при всем богатстве Англии гибнут «отдельные лица, семейства… целые страны» (2, 55).
Чем больше он вглядывается, тем больше может сказать: «Не знаю… кто из них мог бы цивилизовать — не китайцы ли англичан…»
Гончаров видит, что приносит «цивилизация» колонизаторов, и они для него не только удачливые соперники.
Его пребывание на Дальнем Востоке изменяет его отношение к Китаю, и после того, как писатель научился уважать китайцев, он иначе пишет и о миссионере — человеке «не с бледным, а с выцветшим лицом, с руками, похожими немного на птичьи когти…» (3,204).
«Когтистый» миссионер скромно рассказывает о том, что его поколотили ликейцы. Гончаров прибавляет в скобках: «…но под этой скромностью таилось, кажется, не смирение».
Возникает коллизия. Для Гончарова в начале его путешествия английская цивилизация имеет право сбивать порохом крышки с сундуков отсталого человечества, но тут же мы встречаем противоречия, и цивилизация оказывается олицетворенной в лицемерном хищнике.
Все политические вопросы и злоба дня даны в путешествии в скрытом виде. Писатель обо всем говорит как бы невзначай.
Гончаров в предисловии сказал, что мир не удивителен и чудес нет. Описывает он в книге именно чудеса, беря для этого самые яркие краски. Направляет он свои письма такому мастеру преувеличений, как поэту Бенедиктову.
Признаваясь, что Бенедиктов сильнее всего в описании, Белинский говорит: «…описание — вот основной элемент стихотворений Бенедиктова; вот где старается он особенно выказать свой талант, и, в отношении ко внешней отделке, к прелести стиха, ему это часто удается»[165].
Глава «Плавание в Атлантических тропиках» дается в книге как «письмо к В. Г. Бенедиктову».
В письме два раза цитируется послание Бенедиктова к Гончарову. Репутация поэта Бенедиктова была уничтожена статьей Белинского. Гончаров спорил в годы своего знакомства с Белинским, отстаивая имя поэта. В книге Бенедиктов существует не только как адресат. Гончаров дает пышную картину, как бы утверждая право искусства на романтику и преувеличение. Но в споре, несмотря на усилия Гончарова, победителем оказывается Белинский, а не Бенедиктов. Бенедиктов пытался удивлять, говоря об обыденном, не вскрывая новое в обычном, а только украшая обычное.
Гончаров же, описывая необычное, приближает его к нам, стараясь сделать его обыденным.
В частностях своего описания Гончаров постоянно старается доводить детали до осязательной близости.
В письме к петербургским знакомым, отправленном с бурного Атлантического океана, он говорит: «Когда услышите вой ветра с запада, помните, что это только слабое эхо того зефира, который треплет нас, а задует с востока, от вас, пошлите мне поклон — дойдет» (2,71–72).
Здесь в скрытом виде дается намек на то, о чем умел молчать Гончаров. Покинув Англию, «Паллада» попала в бурю. Мы читаем в дневнике одного из моряков о том, что испытывал фрегат в начале января 1853 года в океане: «Я и раньше видел бурное море в этих же широтах, но такого страшного, огромного волнения, какое теперь было, не видывал никогда»[166].
Буря у Гончарова обратилась в полуиронический «зефир». Ветер с востока, о котором писал Гончаров, приносил не приветы, а вести о готовящемся всеевропейском столкновении не только из-за проливов, но и за овладение океаном.
Известно, что та картина путешествия, которую дал Гончаров, реальна, но не полна: путь фрегата был труден.
Гончаров плыл на устаревшем корабле с гнилым днищем, и многие горькие страницы истинного путешествия существуют в скрытом виде в благополучном предисловии, как пересказ цитат из двухтомного описания бедствия старых мореплавателей, или не вошли в книгу, будучи оставленными писателем в тех очерках, которые впоследствии печатались в журналах.
Посмотрим, как Гончаров цитирует книгу о кораблекрушении: «Только и говорится о том, как корабль стукнулся о камень, повалился на бок, как рухнули мачты, палубы… Взглянешь около себя и увидишь мачты, палубы, пушки, слышишь рев ветра, а невдалеке, в красноречивом безмолвии, стоят красивые скалы…» (2, 31).
Здесь рассказ идет как будто про другое, про давние и напрасные страхи. На самом деле это написано человеком, который испытал уже все бедствия и смотрел на такие «красивые скалы». Сам Гончаров писал: «Перед нами… менее нежели в полуверсте играли буруны, неистово переливаясь через рифы. Океан как будто толкал нас туда, в клокочущую бездну, и мы упирались у порога ее, как упирается человек или конь над пропастью»[167].
Все это было пережито Гончаровым, но не попало во «Фрегат „Паллада“, и приведенный отрывок напечатан был под названием „Два случая из морской жизни“ в журнале „Подснежник“ в 1856 году. В книгу все это вошло в чрезвычайно ослабленном виде.
Сам Гончаров в письме-введении старается уверить нас, что неожиданность больше не встречается на пути морехода. Он пишет: «Не величавый образ Колумба и Васко де Гама гадательно смотрит с палубы в даль, в неизвестное будущее: английский лоцман, в синей куртке, в кожаных панталонах, с красным лицом, да русский штурман, с знаком отличия беспорочной службы, указывают пальцем путь кораблю и безошибочно назначают день и час его прибытия» (2,15).
Упоминание о знаке «беспорочной службы» в то время безошибочно вызывало представление о
