Скомандовал офицер-инструктор Васильев: «На коня», а курды с крыши залп, как звонок, и еще залп, а потом пулеметом.
Вздыбились лошади, закричали люди, и все перемешалось.
Поскакали, кто мог спасаться, а больше осталось на месте.
Отстал Лазарь, была у него высокая лошадь, испугалась она… и поскакал он последним.
Видит, бежит пешком патриарх, пешком, а грязь чуть не по колено.
Пешком по грязи бежит Мар-Шимун без винтовки.
Через грудь у плеча рана – кровь.
Небольшая рана – лечить можно.
«Лазарь, – говорит патриарх и лошадь за стремя берет, – Лазарь, эти дураки меня бросили».
Хотел Лазарь взять патриарха на лошадь, видит, окрасилась кровью у того голова, и упал Мар-Шимун навзничь.
Курды с крыш так и кроют, так и кроют.
Залпом, залпом, а залп дружный, как звонок.
Погнал Лазарь лошадь, прошли остатки конвоя сквозь курдов в шашки, а у околицы убили под Лазарем лошадь и самого ранили.
И тот, другой, что сидит на углу Невского и Морской против Дома искусств и торгует гуталином, тоже ушел, ушел сильно раненным.
Прибежали они в соседнюю айсорскую деревню, говорят: «Патриарха убили».
Не поверили сперва люди, а потом видят раны.
Побежали в Урмию, собрали войска пятнадцать тысяч, шли, торопясь, а от Урмии до Кущинского перевала далеко, и дорога в гору, и от перевала до селения Синко еще далеко, и все горой.
Ночью пришли.
Искали труп.
Нашли тело патриарха.
Раздет, а не изуродован, и голову не отрезали курды: значит, не узнали.
С крыш стреляли, стреляли.
К утру вырезали айсоры селение.
А Синко ушел.
Деньги рассыпал по дворцу золотые.
Бросились воины собирать золото, а хан ушел потайным ходом.
Был Мар-Шимун росту ниже среднего, носил феску, округленную чалмой, и рясу, и старый арабский, как он говорил, наперсный крест IV века.
Румянец у него был во всю щеку… темный, густой, и глаза ребенка, зубы белые, и белая, седая голова, и двадцать два года.
Ходил он сам в бою с винтовкой в атаку и жаловался только, что трехзарядные французские лебелевские винтовки, которыми мы вооружили айсоров, не имеют дульных накладок и жгут в штыковом бою руки.
Сердце у него было простое.
При нашем отходе попросил он от нас винтовок и орудий (орудий ему дали штук сорок) и чина прапорщика для всех князей-меликов или право давать чин прапорщика; а для себя просил автомобиль.
Жаль, что не дали.
Хорошо бы выглядели прапорщицкие погоны среди толпы людей в войлочных шапках, в широких штанах, сшитых из кусков цветного ситца и подвязанных веревкой ниже колена, в храбром и наивном войске, предводительствуемом Мар-Шимуном, потомком брата Христова Симона, – хорошо бы выглядели прапорщицкие погоны.
Это не Лазарь говорит.
Остались айсоры без Мар-Шимуна.
Снег на перевалах бывает глубокий: верблюду по ноздри.
Но стаял снег.
Турки прошли перевалы и подошли к Урмии.
Полковник Кондратьев с айсорской и армянской кавалерией обошел турок и взял два батальона в плен.
Положение как будто улучшалось. Жаловался мне Лазарь на Ага-Петроса: «Пройдешь к персу, а там уже охрана Ага-Петроса стоит, много золота увез Ага-Петрос из Урмии».
И еще жаловался:
«Ага-Петрос думал больше про золото, занял участок фронта и сказал, что у него три тысячи человек, а у него было только триста человек, турки и прорвались».
Стояла в горах конная батарея.
Пошли люди утром к речке мыться Видят на другом берегу мулы и вьюки.
И люди тоже идут мыться.
Турки.
Испугались друг друга люди у реки.
А если бы увидали айсоры, как ночью прошли турки ущельем под ними, камнями могли бы задушить!
Турки прорвались.
Айсорская артиллерия была без снарядов.
Артиллерийские парки мы пытались вывести в Россию, но бросили по дороге за ненадобностью больше в дело.
Кое-что осталось, но было выпущено в артиллерийском восторге при обстреле персидских деревень.
Отступать на Россию было нельзя: путь был отрезан, да и на Тифлис уже шли турки.
Решили идти к англичанам на Багдад.
Поднялись все айсоры и армяне, армяне шли под предводительством Степаньянца – русского армянина, петербургского студента, потом поручика, бывшего одно время председателем армейского комитета.
В Персии он быстро и в меру одичал и оказался прирожденным вождем.
С ним шла его жена, русская курсистка-медичка. Вышло из Урмии всего двести пятьдесят тысяч народу с женщинами и детьми. Впереди шел русский отряд, сзади шли айсоры, бывшие прежде на русской службе, по бокам, горами, шли добровольцы из аширетных (горных) айсоров.
Посредине же шел весь народ с женщинами и детьми.
Дороги не было, а идти нужно было вдоль турецкого фронта или, если верно сказать, мимо турецких и курдских гор.
Кругом были турки, и курды, и персы, озлобленное коротковолное море мусульман, и выстрелы из-за камней, и бои в ущельях между скал, в которых протекают быстрые речки по камням, и камни со скал, и скалы, скалы, персидские скалы, как сильные волны каменного, каменной рябью покрытого моря.
А дальше Восток, Восток от Пскова до утконоса, от Новой Земли до старой Африки, Восток восточный, Восток южный, Восток западный.
И в это время на Волгу, идя с востока, шли чехи.
И навстречу им шли с запада на восток русские, и в это время горцы спустились с гор и резались с терцами и кубанцами.
И в это время после боев в Германии плыли в Африку из Франции черные сенегальцы.
И, должно быть, пели.
Плыли и пели, пели и думали, а что думали – не знаю, потому что я не негр. Подождите – они сами скажут.
По всему Востоку от Иртыша до Евфрата били и резали.
Айсоры шли. Потому что они великий народ.
Вышли из ущельев и шли горами.
Воды не было. Двенадцать дней ели снег.
