Он поехал искать имение. Имение нужно было купить с лесом и так, чтобы продающие не знали цену лесу; лес надо продать, и земля переходит к тебе как бы даром.
Рябинин, купец, покупал лес у Облонского Степана Аркадьевича. Он покупает лес, при этом считает деревья, потому что это будет его лес. Человек, что покупал имение, хозяин, его купивший, – человек своего времени, им может быть куплено имение, где мужикам советуется не иметь земли.
Дело освобождения крестьян было делом грабежа.
Была тогда поговорка: «Мы ваши, а земля наша».
Так вот, их освободили с отрезками. Они должны были пахать и косить на чужой земле; иначе не выходило.
И об этом Левин и творец «Анны Карениной» знали.
Приехал покупать крупное купеческое имение под Арзамас; почти сговорились, переночевал в купеческом доме, человек лег спать, лег спать хозяин, у него был слуга, он лег в комнате рядом, и вдруг во сне человек испытал ужас.
Он подумал: если мы поделим лес, весь лес Засеки, если я буду знаменит как никто, а что дальше, и почему так страшно?
И смерть сказала ему на ухо: это ты меня боишься.
Этот ужас Толстой называл для себя арзамасским ужасом, и самое страшное в этом ужасе была свечка, которую покупатель видел, проснувшись от ужаса. Свеча стояла на столе из карельской березы, свеча догорала, и вот-вот должна была загореться бумага, в которую был завернут конец свечи.
Благополучие и смерть – вот «арзамасский ужас».
Тот ужас, который описан в «Анне Карениной», страх очищения.
Исследователи думают, что это кусок из стихов Фета. Нет, это кусок из биографии великого человека.
Течет река, течет по речным склонам, то разливается, то суживается, то мелеет.
Живет человек, но у него есть совесть, и как с ней развязаться?
Дело было сложное. Он боялся совести, и скуки обычной жизни, и обычного накопления.
Вот в это время перерешал Лев Николаевич судьбу Карениной, и судьба ее была ужасна, как страшен «арзамасский ужас», ужас несправедливости.
Человечество стоит перед своей совестью, и оно больно несправедливостью. Король Лир неудачно разделил земли, его обманули, и шут напоминает ему своими шутками о его королевской вине, и эта вина, которая погубит Корделию.
Анна Каренина входит в роман как бы через паровозное колесо, которое катится по старому рельсу, ничего не видя.
Смерть Анны, ее самоубийство под колесами, страшными колесами нового, чужого времени, после которых человек остается как обгрызанная белкой шишка, остается скелет, эта смерть кончала Анну.
Потом Толстой приписывал главы к «Анне Карениной». Было страшно кончать свой великий роман, где с четкостью рассказано о самоубийстве.
Анна Каренина должна погибнуть.
Это задано в начале всех планов. Она должна погибнуть, и есть даже способ, было указано, как она погибнет. Развязка известна фрейлине двора, старой тетке Льва Толстого, но она кажется ей по способу самоубийства пошлой, как, впрочем, и само самоубийство. Анна должна погибнуть. Первоначально Каренина носит какие-то следы обреченности. Она привлекательна, но экстравагантна, одета необычно. Она отмечена в стаде. Но чем дальше писал Толстой, тем больше ему нравилась женщина, которую он не написал, не придумал, а как будто нашел на путях истории.
Потом он напишет, что он ее «усыновил».
Он творил не только роман, но и образ женщины, которую полюбил бесконечно.
Покарать преступление Анны должен был бог. Так Данте любил женщину, которую когда-то соблазнила книга, которую она читала вместе с мужчиной. Последняя фраза прекрасна: «И в этот день мы больше не читали». Прекрасная любовь реализовалась. Она реализовалась и для Данте.
Данте проходит в сопровождении Вергилия, великого писателя, создавшего нормы искусства, и падает в обморок, прослушав речь женщины.
Проносится над ним вихрь влюбленных, наказанных вечным полетом.
Они все виноваты.
Анна должна была быть виновата; но она не виновата, и чем дальше описывает ее Толстой, тем более она вырастает.
Помню молодого Горького, он мне тогда казался старым, было ему пятьдесят лет, он говорил, «почему Каренина только несчастна. Флобер в «Мадам Бовари» создает мессу любви, а Каренина и Вронский даже не видели Рима. Нет ни одной строки о том, как же они там жили».
Они были несчастливы? Был ли счастлив Толстой? Не знаю. Я не знаю, что такое счастье для птиц, но когда стая гусей или стая перепелов перелетает через океан, к милым старым гнездам, то гнезда у них, вероятно, на обеих сторонах одинаковы.
Одинаково милы.
Счастлив ли гусь после того, как он перелетел из Египта к полярному морю? Вероятно, он создан для этого полета, и в этом полете он совпал в ударе крыльев с движением воздуха, который принял стаю.
Толстой, отыскивая тропу жизни жизнью романов, вероятно, иногда был счастлив.
Но построить роман до конца нельзя и даже песню нельзя окончить.
Своим романом Лев Толстой судил жизнь.
Когда изменившая жена умирала в припадке родильной горячки, смерть казалась неизбежной. И в это время виноватая обыкновенная женщина в бреду заговорила с мужем как старшая, как человек, который прощает.
В той же комнате плачет другой Алексей.
Есть два Алексея – Алексей Вронский и Алексей Каренин. Общее в них то, что они старые рельсы, по которым пройдет старое колесо, чугунное колесо «она виновата, она должна умереть».
Оба Алексея плачут.
Сцена длинная, вы ее прочтите. Может быть, будете плакать.
Каренин не только простил свою жену, он как бы считал, что вины не было.
Достоевский, далеко от Толстого, восхищался этой сценой. Он написал в журнале, что нет виноватых.
Да, Каренин в вариантах сам стелил постель для Вронского, потому что Вронский жил у него в доме, а велеть другому постелить постель, такую постель, невозможно.
Вронский пережил потрясение, узнав, что ничтожен не тот человек, которому изменили, а тот, который заставил страдать так, как страдали трое. Они не только смешны, обманутые мужья, хотя должны были плакать не меньше, чем тысячу лет.
Вронский, здоровый человек, настолько здоровый, что он думает, сон придет даже после ужаса жизни.
Потом говорит «разумеется», видит, что сам он находится в униженье перед любимой женщиной, которая видала его плачущим, он говорит «разумеется» – пытается застрелиться, найти обыкновенный выход. Почти догадываясь, что такое любить. Но «разумеется» и восхищение великого Достоевского. Вот наконец он прочел сцену любви, в которой никто не виноват. Эта сцена не сгорает от выстрела самоубийцы, а освещается выстрелом самоубийцы, а он случайно добросовестно остается живым, и все начинается сначала. Тогда не было этого сравнения, как будто на вращающийся диск патефона положили пластинку под каким-то номером.
Хорошая пластинка.
Разумеется – разумеется. Алексей Каренин, смотря на не своего ребенка, не думает о том, что делать.
Он смотрит на это маленькое существо, даже не описанное, обманутый муж улыбается.
Толстой пишет, что Каренин улыбается так, что волосы на его голове зашевелились.
И нет отчаяния, нет страха, есть чувство освобождения. Каренин не виновен. И сын Каренина Сережа тоже не виновен. Глаза у него были похожи на глаза отца. Это Анна Каренина видела. Никто не был
