Ванр покачал головой:
— Нет, ваше величество, и не собирается.
Энрисса кивнула. Весь этот месяц Ванр был подчеркнуто почтителен, но ни разу не посмотрел ей в глаза. Иногда ей казалось, что она взвоет, если еще раз услышит от него: «как будет угодно вашему величеству»! Но она продолжала держать его при себе, словно проверяя, по-прежнему ли его присутствие причиняет ей боль. И, похоже, Ланлосс Айрэ следовал ее примеру — он мог уехать в любой день, забрав и дочь, и любовницу. Впрочем, любовница скоро должна была стать женой — оказалось, что Резиалия умудрилась сходить на сторону. Но чтобы развестись, граф должен был вернуться в Инхор и подать на развод, а вместо этого — жил при дворе, мрачно подпирал стену на вечерних приемах, не обращая внимания на болтовню придворных. Энрисса старалась не встречаться с ним взглядом, понимала, что генерал не уедет до приговора. Судебный процесс подходил к концу — еще несколько дней, и придется решать. Решать, несмотря на то, что закон знал только одно наказание за государственную измену. Она не хотела думать об этом сейчас и с жалостью смотрела вслед генералу, понимая, что в отличие от нее, он даже не может найти спасение в ежедневной рутине. Она бы приказала Ланлоссу вернуться в Инхор, но знала — тот не уедет. Будет ждать, каждый вечер появляться в приемной зале, молчаливым напоминанием: вы обещали проявить снисхождение. Как будто Энрисса сможет забыть хоть одно слово, сказанное в ту ночь. Она боялась только, что снисхождение порой имеет мало общего с милосердием.
Оказавшись, наконец, в гостевых покоях королевского дворца, граф Виастро мечтал только об одном — выспаться. Но сначала нужно было проследить, как и где разместили герцогиню Квэ-Эро, подать в канцелярию прошения, успокоить Ивенну — она старалась ничем не выказывать своего страха, ни словом, ни жестом, но в ее глазах он читал ожидание смерти. Они встретились по дороге, за неделю езды до Сурема. Он неожиданно натолкнулся на небольшой отряд герцогини, дальше уже поехали вместе. Граф пытался выяснить, что Ивенна будет делать в столице, герцогиня отмалчивалась, спрашивал, где дети — отвечала, что в безопасном месте, пытался как-то разговорить — но все слова разбивались о стену вежливого безразличия. Вроде бы тебя слышат, отвечают, но чувствуешь себя, словно идешь по тонкому льду, вот-вот он проломится под тобой, а собеседник, досадливо дернув уголком губ, пройдет мимо, даже не обернувшись. Такой взгляд частенько бывал у Иннуона, и глядя на тонкую фигуру Ивенны в мужском дорожном платье, он порой не мог отделаться от наваждения, что рядом с ним едет покойный герцог. Граф тяжело вздохнул — что бы Ивенна ни задумала, помешать — не в его власти, говорить с наместницей она будет без свидетелей.
Он уже присел на кровать и стащил один сапог, когда в дверь постучали. Вошедший слуга поклонился так низко, что невозможно было разглядеть выражение его лица, но в голосе, мазком на холсте, проступила масленность:
— Ваша светлость, там к вам дама.
Граф с раздраженным вздохом потянулся за сапогом:
— Пусть войдет, — кто бы ни была эта дама, не подвергать же ее допросу с пристрастием через слугу. Тем более, что дворцовые слуги, на его взгляд, были непростительно распущенны. Похоже, он чего-то не понимал в столичных нравах, но не собирался их менять за то краткое время, что пребудет при дворе.
Слуга вышел в приемную, отворил дверь, и граф мог позволить себе брезгливо сморщиться, услышав, как мерзавец, чуть ли не причмокивая, приглашает женщину:
— Просим, сударыня, граф к вам сейчас выйдет.
Значит, к нему пришла не Ивенна. С герцогиней Квэ-Эро лакей не посмел бы так разговаривать, будь ее муж хоть трижды изменник. Он встал, торопливо пригладил волосы, застегнул верхнюю пряжку на камзоле и вышел в приемную. Дама стояла у двери застывшим изваянием, тяжелые складки черного платья только сильнее подчеркивали светлый мрамор кожи. Он склонил голову в вежливом приветствии и показал гостье на кресло:
— Прошу вас, сударыня, присаживайтесь. Боюсь, что не имею чести быть представленным вам.
Теперь, когда незнакомка оказалась в освещенном круге, он мог рассмотреть ее как следует, хотя и старался сделать это незаметно: нет, он точно никогда не видел эту женщину, точнее, совсем молоденькую девушку. Все в ней казалось неправильным: одета как замужняя дама, а обручального кольца на руке нет, платье, хоть он и не особо разбирался в придворных фасонах, больше под стать богатой купчихе, а черты лица и точеные запястья в облачке кружев выдают породу. В любом случае — замужем она или нет, знатная дама или простая горожанка, она должна понимать, что молодые женщины не приходят по ночам к одиноким мужчинам, если хоть сколько-то дорожат своей репутацией. Тем более в королевском дворце, где одной неосторожной улыбки порой достаточно, чтобы навсегда утратить доброе имя.
Она прошла в центр комнаты, остановилась перед письменным столом, но осталась стоять, глядя графу прямо в глаза, ей даже не пришлось поднимать взгляд, они оказались одного роста:
— Меня некому вам представить, граф, как полагается по этикету.
Граф с пониманием кивнул — думать об этикете и впрямь уже было поздновато. Как в прямом, так и в переносном смысле — дворцовые часы недавно пробили полночь. Девушка сцепила руки в замок, словно собираясь с силами, и продолжила:
— Я Риэста Эльотоно.
— Миледи? — Граф не сумел сдержать удивление.
Насколько он знал, все сестры герцога Квэ-Эро были замужем, и ни одна из них не вышла за кузена. Риэста никак не могла сохранить родовое имя, а для замужней дамы воспользоваться девичьей фамилией означало оскорбить супруга. Но фамильное сходство было несомненно: те же самые темно-синие глаза, что кажутся черными, пока прямо в них не заглянет пламя или солнечный луч, изящной лепки высокие скулы, светлые волосы, твердый рисунок губ, и, самое главное, знакомое выражение лица. Доверчивая мягкость, силой запрятанная под маску твердой уверенности.
Девушка отмахнулась от незаданного вопроса:
— Это не имеет никакого значения. Мой муж… я ушла от него. — Коротко и ясно, закрывая тему, и тут же к делу. — Я должна поговорить с вами, граф, это очень важно.
Он смотрел не на ее лицо, спокойное, под стать голосу — похоже, девочка прошла суровую школу, а на руки — казалось, нет в мире силы, способной расцепить сжатые пальцы:
— Конечно, миледи, прошу вас, сядьте, — он подвинул ей кресло чуть ли не под ноги, рискуя придавить юбку. Она села, так и не расцепив рук, не отведя взгляда от его лица. Теперь свеча оказалась за ее спиной, и платиновые волосы окружили голову девушки сверкающей паутиной, похожей на серебряные ореолы вокруг магов на старинных фресках. Он сел напротив, постарался придать лицу самое располагающее к откровенному разговору выражение — проклятье, сколько же ей лет? На вид так больше шестнадцати не дашь, а смотрит как седая старуха, доживающая свои дни у неласковой невестки. И что значит: ушла от мужа? Кто о ней теперь позаботится?
— Через три дня суд объявит приговор. Я знаю, что вы тоже участвовали в мятеже, все знают. И не только вы. Почти все лорды так или иначе виновны. А отвечать будет один. Это несправедливо, — она говорила тихо, не повышая голоса, четко выговаривая каждое слово, медленно, словно опасаясь, что не выдержит и сорвется в крик.
— Я приехал, чтобы просить ее величество проявить снисхождение, — но он и сам понимал, как фальшиво звучат для нее его слова.
— Она ничего не станет делать. Даже если захочет — не сможет, она сама сказала. Кого-то ведь нужно наказать, чтобы другие запомнили.
— Это вам сказала наместница?
— Нет, она просто сказала, что не может отпустить.
— Я понимаю, но миледи, что я еще могу сделать? Все, что в моих силах — просить. И я буду просить, хотя, поверьте, не привык.
— Это не поможет. Я думала, весь этот месяц думала, хотела устроить побег — но это невозможно. А сейчас уже слишком поздно. Есть только один способ — наместница простила всех остальных мятежников, она ведь не может казнить всех сразу. Вы ведь не пленник, а гость. Я не в свите наместницы, но при дворе все про всех знают. Вам позволят самому набрать новый военный гарнизон в Виастро, за счет империи, и отдадут под ваше командование на десять лет. Молодому герцогу Астрину обещали в жены племянницу
