— Кумик, ты здесь? — прошептал Нафо.
— Здесь! — не ответил, а буквально выпалил финикиец, столько ему довелось пережить возле двери, сквозь которую доносились только глухой шум какой-то возни и тихие возгласы. Он уже опасался, что азиаты уплывут без него, а египтяне утром казнят всех за отравление собак и помощь беглецам. Беспокойство было таким сильным, что двое товарищей-азиатов проснулись и были посвящены в суть происходящего. Они были близки к тому, чтобы начать подавать голос сквозь дверь. Нафо обратился к Кумику как раз во время.
— Сейчас я открою, буди друзей, — скомандовал халдей, взявшись за проволоку, и вдруг раздался звук, прогремевший в ушах азиатов подобно раскату грома — крик ночной птицы.
Азиаты мгновенно попрятались и затаились, гадая о причинах тревоги. Лишь один из бывших «часовых» поднял копье и появился в пределах освещения от костра. Сигнал подал горец, услышавший шаги за крепостной стеной. Через минуту в просвет стены выглянул тучный человек, протирая заспанные глаза. Внизу царило спокойствие, присевший на корточках человек поддерживал костер, был виден медленно бредущий часовой с копьем, со стороны поселка просматривался страж, сидящий на крыльце дома начальника гарнизона.
— Эй, Себек! — окликнул толстяк кого-то из двоих стражей. Но кого именно, как бы не ошибиться? Времени на размышление не было, но решение напрашивалось само собой: хетт умел чисто говорить на языке Та-Кемта, а «часовой», сириец, — плохо. Поэтому хетт поднялся, угодливо склонился («часовой» повторил это движение) со словами:
— Да, господин!
— Как дела?
— Все спокойно, господин.
— А где верхний часовой?
— Не знаю, господин, прежде был на месте.
«Господин», начальник крепости или караула, чуть помедлив, повернулся и пошел навстречу маршруту часового, глухо ворча угрозы «уснувшему ленивцу». Нафо стал судорожно раскручивать проволоку, спеша выпустить узников, Паладиг дал команду всем прыгать в лодки. Но тут египтянин миновал периметр и вновь появился в проеме. Неизвестно, чего он хотел, только увидел буквально перед собой чужое бородатое лицо и готовый к выстрелу лук. Не успев крикнуть, начальник упал, но сразу стало ясно, что он только ранен, хотя и тяжело: доносились громкие стоны. Рано или поздно их услышат, так что пора отступать. Горец сбежал вниз и передал все вожаку. Тот приостановил отступление, велел возобновить погрузку, а заодно подпереть дверь казармы снаружи парой досок. В это время рабы, включая негров, были уже на свободе и изумленно озирались. По приказу Паладига нубийцам дали два копья, нож и охотничий лук. Кумик попрощался с ними, посоветовал вывести лошадей и спасаться верхом, а сам хотел направиться к лодкам вместе со всеми азиатами, но ассириец отвел его в сторону и тихо задал несколько вопросов. На каждый вопрос финикиец только кивал головой. Паладиг дал команду на посадку, а сам сунул Кумику в руку меч, и оба помчались вдоль берега в поселок. Они подбежали к домику, на пороге которого сидел Гато в страшной тревоге — он ничего не понимал в происходящем и боялся, что его забудут. Ассириец с запоздалым стыдом подумал, что действительно полностью забыл о существовании товарища. Приказав Гато бежать к лодкам, он следом за финикийцем вбежал в дверь. Будь здесь свидетели, они услышали бы испуганные крики и стоны. Через несколько минут оба азиата бежали обратно, прижимая к груди большие белые свертки. Уже начинался отлив, течение срывало с берега якоря, товарищи с беспокойством ожидали вожака. Оба азиата с разбегу влетели в лодки, их ноги последний раз коснулись африканской земли, но они об этом даже не подумали.
Согласно первоначальному плану люди расселись в четырех передних лодках, по семь человек в одной; каждая вела на буксире по второй лодке. Торопливо, сталкиваясь веслами, азиаты стремились быстрее отплыть, но лодки были большими, тяжелыми, и если бы не отлив, они надолго задержались бы вблизи суши. Как только отплыли, берег исчез из вида, только догорающий костер говорил о его близости. Возможно, обычно этот костер служил маяком для египетских кораблей. Между тем на берегу уже начиналась тревога, в крепости замелькали факелы, донеслись крики. И вдруг внизу казарма, с правого и левого концов, запылала. Послышались уже отчаянные вопли и удары, по-видимому, в закрытую дверь. Затем по самому берегу, в ярком свете пожара, замелькали фигуры египтян. Одни пытались бороться с пламенем, другие кинулись к берегу, откуда теперь лодки стали отчетливо видны.
— Кто? — коротко спросил Паладиг.
Ответом было молчание, лишь потом донеслось чуть слышное: «Нубийцы». И сразу все стало ясно: разумеется, опьяненные внезапным освобождением негры не могли убежать, не отомстив своим мучителям. И выбрали простой способ, подсунув головни из костра под все четыре угла казармы, а сами, наверное, ускакали на конях. Паладиг мысленно похвалил себя за то, что не спешил с освобождением рабов.
— Вот глупцы! — не сдержался он. — Могли бы уходить восвояси, а теперь за ними будет погоня.
— Не такие уж глупцы, — возразил вполголоса Нафо. — Погоня-то будет за нами.
Замечание было справедливым. Египтяне не знают, сколько их рабов уплыло на лодках, и будут думать, что все. Доносившиеся с берега проклятия усиливали опасения азиатов, и было решено быстрее отделаться от лишних лодок. В днищах четырех пустых суден пробили топорами большие дыры, затем обрубили буксирные канаты. Отлив продолжал уносить обреченные суденышки. Теперь в двух лодках сидело по четырнадцать гребцов, и дело пошло быстрее, особенно когда Нафо начал громко командовать: раз-два. Казарма сгорела с удивительной быстротой, и берег позади опять стал невидимым. Теперь единственным ориентиром в ночи оставалась звезда Севера по правую руку от гребцов, она в очередной раз поздравляла беглецов с победой в почти безнадежной ситуации. Так прошло около четырех часов. Возбуждение, созданное ожиданием, борьбой, погрузкой и бегством, спало, чувствовались смертельная усталость и голод. Паладиг велел подтянуть лодки друг к другу, сцепить канатами, после чего приступить к благодарственной молитве. Молились азиаты истово, громко, обращая то и дело взгляды к путеводной звезде. После этого жадно пили, грызли сухари и сушеных рыбок, розданных лично предводителем при свете маленького факела.
Поскольку противоположный берег оставался невидимым в дымке, было решено подождать еще немного, до рассвета. Азиаты разглядывали при неверном свете новых товарищей. Рядом с Кумиком сидел здоровяк с широким добродушным лицом, настолько похожий на погибшего Петье, что сидящие рядом шептали заклинания, отгоняя наваждение. Сидящий в другой лодке Вальтиа чуть не бросился в воду, желая обнять воскресшего друга. А третий был юношей, почти мальчиком, безусым и гладколицым.
Наконец, звезды побледнели, и восток начал быстро светлеть. Азиаты, забыв об осторожности, стали вскакивать и вглядываться в горизонт, лодки угрожающе раскачивались, Нафо криками пытался всех образумить. Но ничего похожего на землю, как какую-то неделю назад, они не видели. И вдруг один из сирийцев закричал, изумленно показывая на север. Да, земля виднелась именно там, азиаты уже поравнялись с ней, немного уклонившись к югу. Тут же прозвучали строгие команды халдея, лодки расцепили, развернули к северо-востоку и с радостными криками налегли на весла. Один лишь Кумик скептически покачивал головой и все пытался глядеть на восток. Засветилась заря, африканский берег уже исчез за горизонтом, виднелись лишь далекие горные вершины, а земля на северо-востоке виделась уже отчетливо: пустынный берег, холмы, черные и красноватые утесы, скудная зелень. Вдруг финикиец подтолкнул Паладига и указал на восток, где восходящее солнце осветило зубцы далеких гор.
— Что это там? — с досадой на помеху спросил ассириец.
— Азия, — мрачно ответил Кумик.
— А перед нами что?
— Это остров.[35] Я вспомнил рассказ египтян, что они часто во время рыбной ловли доплывали до острова. А до Азии нам пришлось бы грести всю ночь, от зари до зари.
Как не хотелось азиатам верить в это заявление! Послышались даже возгласы недовольства вроде: «Мало ли что египтяне говорят», или: «Только пристал к нам, и уже командует», но причалить к ближнему берегу было все равно необходимо — люди слишком устали. Начавшийся прилив гнал лодки на север, прямо к земле. Вскоре все уже были на суше — впервые за много лет не на африканской. Здесь берег образовывал
