назвать удовлетворительными. Но то, что Лео приняли в больницу, мне было непонятно. Лечащий врач Вендт, с которым она была хорошо знакома и который даже был в нее влюблен, а кроме того, знал Лемке, с которым Лео надеялась порвать с помощью терапии, — все это, на мой взгляд, выглядело не очень профессионально. Такая «терапия» больше похожа на ширму, за которой скрывалась совсем другая цель: спрятать Лео от полиции. И это все под носом у Эберляйна! Я теперь вполне понимал решение начальства освободить его от занимаемой должности. Я кратко обрисовал ему свои сомнения.
— Когда фрау Зальгер поступила к нам, у нее была сильнейшая депрессия. То, что она знала Вендта и что Вендт знал Лемке, выяснилось гораздо позже и постепенно. Вы правы, это не лучшие условия для лечения. В то же время всегда опасно резко прерывать лечение. Когда проблемы обозначились со всей ясностью, Вендт сделал то, что должен был сделать: быстро завершил лечение и закончил пребывание фрау Зальгер в больнице.
Наверное, на моем лице все еще был написан скепсис.
— Я вас не убедил? Вы считаете, что я должен был сдать фрау Зальгер и Вендта в полицию? — Он разочарованно махнул рукой.
Альпы тем временем исчезли.
17
Опоздал
Ложась вечером спать, я надеялся, что мне приснятся Альпы. Я представил себе, как беру разбег на Дильсберге, поднимаюсь в воздух на мощных крыльях, лечу через Оденвальдский лес, Крайхгау и Шварцвальдский лес к Альпам, парю там над вершинами, а потом приземляюсь на каком-нибудь леднике.
Едва я заснул, как зазвонил телефон. В трубке и на этот раз шуршало и каждому слову вторило эхо. Но голос ее я слышал отчетливо, и она мой, по-видимому, тоже.
— Герд?
— У тебя все в порядке? Я волнуюсь за тебя.
— Герд, мне страшно. И я больше не хочу быть с Хельмутом.
— Ну так не будь.
— Я бы поехала в Америку. Как тебе эта идея?
— Почему бы и нет? Если тебе нравится страна и люди… Ты ведь уже там жила, еще школьницей, и тебе там понравилось.
— Герд…
— Что?
— В жизни за все нужно платить, да?
— Не знаю, Лео. Скажи, ты знала про боевые отравляющие вещества на американском военном складе?
— Мне надо заканчивать. Я тебе потом еще позвоню. — Она повесила трубку.
Я лежал, слушая, как колокола на башне церкви Святого Духа перемалывают время, отбивая каждые четверть часа. Когда забрезжило утро, я уснул. Но меня опять разбудил телефон. На этот раз звонил Нэгельсбах.
— По компьютеру только что пришел приказ о вашем аресте.
— Что? — Я посмотрел на часы. Было половина девятого.
— Помощь террористической организации, укрывательство преступника, воспрепятствование осуществлению правосудия… Вы якобы предупредили Зальгер и помогли ей перебраться через границу. Боже мой, Зельб…
— Кто это говорит?
— Перестаньте играть со мной в кошки-мышки. Был анонимный звонок, потом этим занялось БКА. В Аморбахе кто-то видел вас вместе, потом хозяин в Эрнсттале. Скажите, что все это неправда.
— Так что же, сейчас приедет патрульная машина и заберет меня? — Тут мне вдруг пришло в голову, что я в десять часов должен быть на свадьбе Филиппа в качестве свидетеля. Свадебного подарка у меня тоже еще не было. — Пожалуйста, отложите эту процедуру. Скажите вашему компьютеру, что вы уже взяли меня. Обещаю, что сегодня вечером я сам к вам приду. Филипп женится на Фюрузан, на медсестре, — вы видели ее на новогодней вечеринке, — и я должен быть свидетелем. Так дайте ж хотя бы до вечера срок, чтоб замуж сестру мою выдать я мог.[69]
Он долго молчал.
— Значит, это правда?
Я не ответил.
— Сегодня в шесть вечера. У меня.
Я врубил кофеварку, бросился под душ, потом запрыгнул в свой темно-синий костюм. Уже на лестнице я вспомнил, что не подумал о своем арестантском наборе: вельветовые брюки, пуловер, ночная рубаха, зубная паста и щетка, шампунь и туалетная вода. В камере, наверное, воняет потом и крысиной мочой. Еще я захватил с собой томик Готфрида Келлера, портативные шахматы и избранные партии Кереса. Турбо где- то шлялся по крышам, вместо того чтобы помахать мне лапой на прощание.
Фрау Вайланд пообещала, что будет присматривать за ним.
— Решили отдохнуть на выходных?
— Что-то вроде того.
Я положил саквояж с вещами в машину. В голову лезла всякая чушь. Интересно, перед тюрьмой есть парковка? Платная или нет? На длительный и на короткий срок — как в аэропорту? А как насчет тюремного страхования, которое выплачивает подследственному суточные, а государству доплату за отдельную камеру? По пути к ратуше я купил солнечный зонт для балкона. У Филиппа не было зонта, он до этого мало бывал на своем балконе. Теперь у него все будет по-другому. Я представил себе картину: Фюрузан вяжет, Филипп полирует свои хирургические инструменты; изредка короткий диалог с соседями, а на перилах балкона цветет герань.
Под балконом, подпираемым двумя каменными атлетами, у входа в бюро записи актов гражданского состояния ждала Фюрузан со своей семьей. Она была прелестна в своем абрикосовом платье и с белой розой в темных волосах. Ее мать вместе с необъятными формами приобрела величие, которому могли бы позавидовать императоры, короли и канцлеры. Тонкая как тростинка сестра хихикала. Брат, казалось, только что спустился с гор дикого Курдистана и едва успел принарядиться.
— Мой отец умер три года назад, — пояснила Фюрузан, прочитав в моих глазах вопрос, и кивнула на брата. — Он выдает меня замуж.
Часы на ратуше пробили десять. Я пытался поддерживать беседу. Но мать говорила только по- турецки, сестра на все мои вопросы отвечала неизменным хихиканьем, а брат упорно молчал, стиснув зубы.
— Он учится в Высшей технической школе в Карлсруэ, на факультете ландшафтного дизайна. — Фюрузан перекинула между нами мост, на котором мы с ее братом могли бы встретиться и поболтать о Висячих садах Семирамиды и о Луизен-парке. Но он молчал, играя желваками.
Время от времени мать выстреливала какую-нибудь длинную тираду на турецком, резкую, как пулеметная очередь. Фюрузан не реагировала. Она с неподвижным, надменным лицом смотрела куда-то поверх рыночной площади. Абрикосовое платье у нее под мышками потемнело.
Я тоже вспотел. На рынке шла бойкая торговля. Старушка за ближайшим прилавком нахваливала мангольд. На Брайтенштрассе громко сигналил продуктовый фургон, звенел трамвай. За столиками перед кафе «Журналь» уже наслаждались солнцем ранние фланёры. Официант поднимал солнечные зонты над столиками. Когда разражаются настоящие катастрофы, я обычно сохраняю спокойствие. Но мелкие катастрофы, эти коварные рифы в бурливом житейском море, меня убивают.
По испуганно-возмущенному взгляду Фюрузан я понял, что появился Филипп, еще до того, как увидел его. Он был безупречно одет: темно-синий шелковый костюм, сорочка в сине-белую полоску с белоснежным
